Он лично вернется сюда за своим камзолом, даже если это станет его последним поступком на этой земле.
Мэтью шагал быстрее судьи и периодически останавливался, чтобы его подождать. Недолгое время спустя ночная буря поглотила обоих.
Глава четвертая
Послеполуденное солнце наконец-то пробилось сквозь низкую облачность и осветило пропитанную влагой землю. Заметно потеплело по сравнению с предыдущей ночью. Теперь погода уже больше походила на обычный май, хотя тучи — темно-серые, набухшие, готовые пролиться новыми дождями — понемногу сдвигали ряды и наползали со всех сторон света с очевидным намерением затмить солнце вновь.
— Продолжайте, — произнес дородный мужчина в парике впечатляющих размеров, озирая пейзаж из окна на втором этаже своего дома. — Я слушаю.
Еще один мужчина в этом помещении — рабочем кабинете с полками книг в кожаных переплетах и красно-золотым персидским ковром на полу — сидел на скамейке перед письменным столом из африканского красного дерева и держал на коленях раскрытый гроссбух. Он был здесь визитером — кресло напротив него, за столом, принадлежало обладателю парика и только что освободилось от двухсот двадцати фунтов его веса. Визитер прочистил горло и переместил указательный палец на следующую строку в гроссбухе.
— Хлопок опять не дал всходов, — сообщил он. — Как и посевы табака.
Он помедлил, прежде чем нанести следующий удар:
— С горечью вынужден сообщить, что две трети яблонь поражены гнилью.
— Две трети?! — повторил человек у окна, не поворачиваясь и продолжая смотреть наружу.
Его парик волнами белых кудряшек обтекал плечи темно-синего сюртука с медными пуговицами. Наряд дополняли белые кружевные манжеты, белые чулки на толстых икрах и отполированные до блеска башмаки с серебряными пряжками.
— Да, сэр. Та же история со сливами и с половиной груш. Черешни пока не затронуты, но Гуд считает, что какие-то вредители отложили яйца во все фруктовые деревья. Орехов и каштанов это не коснулось, но потоки воды на плантациях смыли верхний слой почвы и обнажили их корни, что делает деревья уязвимыми ко всякого рода повреждениям.
Докладчик прервал это перечисление бед, чтобы поправить очки на носу. Это был человек среднего роста и соответствующей комплекции, равно как средних лет и посредственной внешности. Светло-русые волосы, высокий лоб и бледно-голубые глаза дополнялись кислой миной, характерной для измученного работой счетовода. Его одежда, в отличие от богатого наряда хозяина, состояла из простой белой рубашки, коричневого камзола и песочного цвета штанов.
— Продолжай, Эдвард, — негромко повторил человек у окна. — Я весь внимание.
— Да, сэр. — Визитер, Эдвард Уинстон, вернулся к записям в гроссбухе. — Гуд высказал одно предложение касательно фруктовых деревьев и настоятельно попросил передать его вам.
Он вновь сделал паузу.
— И в чем состоит его предложение?
Прежде чем продолжить, Уинстон поднял руку и медленно провел двумя пальцами по краям губ. Человек у окна ждал, распрямив широкую спину и сохраняя неподвижность. Наконец Уинстон произнес:
— Гуд советует их сжечь.
— Сжечь? Какие из деревьев? Только больные?
— Нет, сэр. Все.
В комнате надолго установилось молчание. Человек у окна наполнил легкие воздухом и медленно выдохнул; одновременно его спина обмякла и плечи опустились.
— Все, — повторил он.
— Гуд считает, что сожжение — это единственный способ истребить вредителей. Он говорит, что уничтожать только больные деревья в конечном счете бесполезно. Более того, он предлагает разбить новые сады в другом месте, а на прежнем очистить почву морской водой и золой.
Человек у окна издал тихий звук, в котором, однако, можно было расслышать страдальческие нотки. А когда он вновь заговорил, голос звучал еле слышно.
— И сколько всего деревьев надо сжечь?
Уинстон сверился со своим гроссбухом.
— Восемьдесят четыре яблони, пятьдесят две сливы, семьдесят восемь черешен, сорок четыре груши.
— Это значит, нам придется все начинать сначала?
— Боюсь, что так, сэр. Береженого Бог бережет, как я всегда говорю в подобных случаях.
— Тысяча чертей! — шепотом выругался человек у окна. Он уперся ладонями в подоконник, тогда как его карие глаза с покрасневшими веками взирали на обреченные плоды его трудов и мечтаний. — Неужели это она наслала на нас проклятие, Эдвард?