— Я видела его лицо, — сказала женщина, и Бидвелл замер на месте, как будто врезался в кирпичную стену. — Я его видела. Он показал мне себя.
Бидвелл посмотрел на нее, ожидая продолжения. Она уже сидела, простыня сползла набок; глаза ее теперь горели, исполненные жестокой муки.
— У него было ваше лицо, — произнесла она с какой-то дикой, полубезумной ухмылкой. — Навроде маски. Он нацепил на себя ваше лицо, когда показывал могилы моих детей.
Ее руки взметнулись и плотно зажали рот, словно она боялась, что оттуда вырвется истошный вопль, способный вывернуть наизнанку ее душу.
— Успокойтесь, мадам, — сказал Бидвелл, хотя и у него при этом дрогнул голос. — Вам нужно вернуться в реальность, отбросить все эти потусторонние видения.
— Мы все будем гореть в аду, если он не получит своего! — заявила она. — Он хочет, чтобы ее выпустили, вот чего он хочет! Чтобы ее выпустили и чтобы мы все убрались отсюда!
— С меня довольно! — Бидвелл снова развернулся и на сей раз покинул комнату.
— Хочет, чтобы ее выпустили! — прокричала она ему в спину. — Он не даст никому из нас покоя, пока не заполучит ее обратно!
Бидвелл без задержки пересек гостиную и вышел из дома; Уинстон шел за ним по пятам.
— Сэр! Сэр! — окликнул Барроу, выйдя наружу вслед за ними.
Бидвелл остановился, стараясь сохранить внешнюю невозмутимость.
— Простите ее, сэр, — сказал Бидвелл. — У нее и в мыслях не было вас обидеть.
— Нет никаких обид. Ваша супруга опасно больна.
— Так и есть, сэр. Но… раз пошли такие дела, вы поймете мое решение: нам придется уехать отсюда.
К этому времени темные чрева туч разродились моросящим дождем, и Бидвелл вновь водрузил треуголку поверх парика.
— Поступайте, как считаете нужным, Барроу. Я над вами не властен.
— Да, сэр. — Он облизнул нижнюю губу, собираясь с духом, прежде чем высказать то, что было у него на уме. — Это был хороший город, сэр. Был когда-то… — Он передернул плечами. — Но теперь все изменилось. Очень жаль, но мы не можем здесь оставаться.
— Ну так проваливай! — Внешнее спокойствие Бидвелла дало трещину, из которой, как черная желчь, просочились гнев и разочарование. — Здесь тебя никто на цепи не держит! Беги прочь, как трусливый пес, вместе со всеми прочими! А я бежать не собираюсь! Клянусь Богом, я прочно укоренился на этом месте, и никакие призраки меня отсюда…
Внезапно раздался колокольный звон. Низкий и гулкий. Один удар, второй, третий…
Это был колокол на вышке в конце улицы Гармонии. Он продолжил звонить, сообщая, что дозорный заметил кого-то приближающегося к Фаунт-Ройалу по дороге.
— …Отсюда не выкорчуют! — закончил Бидвелл со свирепой решимостью. Он посмотрел в направлении ворот, всегда запертых на случай нападения индейцев, и в его сердце расцвела новая надежда.
— Эдвард, это не иначе как судья из Чарльз-Тауна! Наконец-то! Это должен быть он! Идем!
И он, не сказав больше ни слова Мейсону Барроу, направился к перекрестку четырех улиц.
— Быстрее! — подгонял он Уинстона, ускоряя шаг.
Между тем дождь взялся за дело всерьез, но даже страшнейший потоп со времен Ноя не удержал бы его от намерения лично поприветствовать судью в этот счастливый день. Колокольному звону начал вторить лай собак, и весь путь на север по улице Гармонии Бидвелл и Уинстон — первый с ликующей улыбкой, а второй с широко разинутым, хватающим воздух ртом — проделали в сопровождении эскорта вертлявых и брехливых шавок, словно бродячие клоуны на ярмарке.
Оба мужчины достигли ворот, насквозь промокнув от дождя и пота и пыхтя как кузнечные мехи. Тут уже собралось около дюжины обитателей ближайших домов, что и понятно: люди из внешнего мира не баловали Фаунт-Ройал своими визитами. Наверху вышки Малькольм Дженнингс перестал дергать веревку колокола, а двое других сторожей — Исай Полинг и Джеймс Рид — уже приготовились поднять запорное бревно и отворить ворота.
— Стойте-стойте! — крикнул Бидвелл, проталкиваясь через группу зевак. — Да пропустите же!
Подойдя к воротам, он почувствовал, что весь дрожит от нетерпения. Задрав голову, он обратился к Дженнингсу на верхней площадке, к которой вела пятнадцатифутовая лестница.
— Это белые?
— Да, сэр, — ответил Дженнингс. Этот замухрышка с вечно всклокоченными темными волосами имел во рту от силы пяток зубов, зато его глаза могли поспорить в зоркости с ястребиными. — Их двое. Я о том, что они… вроде как белые.