Мэтью собрался было вновь пожать плечами, отвергая претензии старика, но ощутил на себе его грозный взгляд и смекнул, что ему это может больно аукнуться. Посему он ответил кивком, а потом отвернулся от директора и вновь сосредоточил внимание на окне. Он провел по стеклу пальцами, нащупав незримые неровности.
— Сколько тебе лет? — спросил Стаунтон. — Семь? Восемь?
— Между тем и тем, — сказал Мэтью.
— Ты умеешь читать и писать?
— Малость кумекаю в числах. Десять пальцев на руках и десять на ногах. Вместе выходит двадцать. Вдвое против того будет сорок. А ежели еще удвоить, это будет…
Тут он задумался. В свое время отец учил его основам счета, а пройти весь алфавит им помешал злополучный удар копытом по черепу.
— …Будет сорок и сорок, — закончил он. — И еще я знаю буквы: эй-би-си-ди-и-эф-джи-эйч-ай-джей-эн-эл-оу-пи-кей…
— Не так уж и плохо для начала. Твои родители дали тебе имя, надо полагать?
Мэтью не спешил с ответом. Ему казалось, что, сообщив свое имя директору, он даст ему некую власть над собой, а к такому обороту Мэтью готов не был.
— А это окно, — спросил он, — дождик пропускает или как?
— Не пропускает. В ветреные дни оно впускает сюда солнце, но задерживает ветер. Так что у меня достаточно света для чтения, но можно не опасаться, что мои бумаги сдует со стола.
— Раздери меня чертяка! — восхитился Мэтью. — Каких только штукенций люди не измыслят!
— Следи за языком, дружок, — предупредил Стаунтон, но не без нотки веселья в голосе. — Еще одно чертыханье, и ты близко познакомишься с розгами. Постарайся усвоить и запомнить следующее: лично я хочу быть твоим другом, но только от тебя зависит, станем мы дружить или конфликтовать — то есть враждовать. В этом приюте шестьдесят восемь мальчиков в возрасте от семи до семнадцати лет. У меня нет времени и сил нянчиться с вами всеми, но я строго слежу за тем, чтобы сквернословие и прочие дурные поступки не оставались безнаказанными. Чего не излечат розги, то долечит окунание в бочку. — Он сделал паузу, дабы сказанное успело достигнуть самых глубин сознания Мэтью. — Тебе будут давать уроки, чтобы ты получал знания, и посильную работу, чтобы не бездельничал. Ты должен освоить навыки чтения и письма, а также основные арифметические действия. По воскресеньям будешь ходить в церковь и читать Священное Писание. И ты будешь вести себя, как подобает юному джентльмену. При всем при том… — добавил Стаунтон, смягчая тон, — здесь не тюрьма, а я не надзиратель. Главная цель этого заведения — подготовить тебя к выходу отсюда.
— Когда? — спросил Мэтью.
— В свое время, и не ранее того. — Стаунтон макнул перо в чернильницу и занес его над гроссбухом. — А теперь я хотел бы узнать твое имя.
Внимание Мэтью сразу же переключилось на окно.
— Хотел бы я взглянуть, как они его делают, — сказал он. — Но это жуть как сложно, да ведь?
— Не так уж и сложно. — Стаунтон несколько секунд смотрел на мальчика, прежде чем продолжить. — Давай заключим с тобой сделку, сынок. Стекольная мастерская находится неподалеку. Ты сейчас назовешь свое имя и немного расскажешь о себе, и тогда — если тебя это действительно интересует — я попрошу стекольщика прийти сюда и рассказать нам о своем ремесле. Как тебе такой обмен? Удовлетворяет?
Мэтью задумался, понимая, что этот человек предложил нечто для него важное, как важен огонь для свечи: знания.
— Вдов-ли-творяет, — кивнув, повторил он последнее слово. — Меня зовут Мэтью Корбетт. С двумя «тэ».
Директор Стаунтон вписал его имя в гроссбух мелким аккуратным почерком, и с той самой минуты жизнь Мэтью Корбетта сошла с кривой дорожки, по которой она катилась дотоле.
Книги и терпеливое поощрение сделали свое дело, тем более что Мэтью проявил себя очень способным учеником. Стаунтон сдержал слово и пригласил стекольщика, который поведал собравшимся мальчикам о своем ремесле. Этот визит имел такой успех, что за ним последовали встречи с сапожником, парусным мастером, кузнецом и представителями других достойных профессий, жившими по ту сторону приютских стен. Как ревностный христианин (он был священником до получения должности директора приюта), Стаунтон отличался скрупулезной честностью, но при этом ставил перед своими питомцами высокие цели и многого от них требовал. Близкого знакомства с розгами Мэтью не избежал, но несколько таких случаев успешно излечили его от сквернословия и в целом благотворно сказались на его манерах. Быстрые успехи Мэтью в чтении и письме так впечатлили Стаунтона, что спустя год он решил обучать его латыни — честь, каковой, помимо него, были удостоены только двое воспитанников приюта. Одновременно это дало ему ключ к содержанию множества латинских книг из библиотеки Стаунтона. Через два года усердного штудирования латыни — наряду с английским и арифметикой — Мэтью оставил далеко позади всех прочих учеников благодаря исключительной сметливости и умению всецело сосредотачиваться на конкретном предмете.