— Изутра узнаем, — ответил Аким. — От самого воеводы.
— И так ясно, что много, — вздохнул столяр Фёдор. — Иначе Биркин не созывал бы людей. Всем мужикам до единого придётся защищать город. Бабам, видать, тоже. Выстоит ли Козлов, бог весть. Может, последние дни радуемся жизни.
— Сбежать бы, да некуда, — выпалил Аким.
— Так! — горько усмехнулся Денис. — В Рясске ни у тебя, ни у меня родни не осталось. Там в наших домах чужие люди живут. Выпьем за то, чтобы тут, в Козлове, всё обошлось!
Выпив хлебного вина, Денис, Фёдор и Аким пошли купаться в Лесной Воронеж. Степан и Афанасий пошли по домам.
— Чего теперь анчуток бояться? — храбрился Денис, разгребая ряску и листья кувшинок, чтобы добраться до чистой быстрой воды. — Беда пострашнее чертей наползает.
Плавали и ныряли мужики до посинения и собрались уже выходить, когда Фёдор увидел большую чёрную голову, похожую на лягушачью, но с зубастой пастью и крохотными рожками. Она вынырнула неподалёку от цветка белой водяной лилии.
Вскоре из воды показалась ещё одна такая же голова…
Аким и Денис мухой выскочили на берег, начали истово креститься и с ужасом смотреть, как нечисть обступает их товарища.
— Всё, пропал наш Федя! — вздохнул Денис. — Нипочём им крест святой.
— Правду говоришь! — кивнул Аким.
— Чего стоишь?! — рявкнул на него мастер, продолжая осенять себя и реку крестным знамением. — Дуй за образом!
Аким начал натягивать штаны, но вместо того, чтобы побежать в Козлов за иконой, замер с открытым ртом. Водяная лилия вдруг обернулась молодой красавицей с белокипенной кожей, неожиданно сухими белокурыми волосами и берёзовым веником в руке.
— Зря кстишься, Денис-оружейник! — промолвила она искристым голосом, напоминающим журчание ручья. — Так ты их лишь раззадоришь. Это мои слуги. Мы с ними креста не боимся. Я так вообще крещена.
Девица подняла веник и с криками: «Кшу! Кшу!» — начала разгонять анчуток. Те бросились врассыпную.
— Кто ты? Как тебя звать? — преодолев робость, пробормотал Денис.
— Имён у меня много, — ответила девушка. — Кажный народ своё даёт…
— Благодарствую.
— Не на чем, — ответила она. — Сочтёмся, мастер-оружейник!
Красавица рассмеялась и вновь превратилась в белую лилию, а Денис остолбенел и долго не мог произнести ни слова.
— Господи, чего только спьяну не привержится! Перебрал, видать… — наконец, простонал он и опять начал креститься.
— Так и мне привиделось… — растерянно прошептал его подмастерье.
— А у меня-то вообще душа в пятки ушла… — пробурчал себе под нос Фёдор.
— Может, сорвём цветок? — вдруг сказал Аким.
— Совсем охолоумел?! — завопил Денис. — Это ж нечисть водяная! Бежим домой!
Вернувшись в Денисову избу, мужики начали изгонять страх хлебным вином и закусывать холодной няней. Застывший бараний жир вяз на зубах. Так и отпраздновали Ильин день.
Когда Денис открыл глаза, было ещё темно: с похмелья он всегда рано просыпался. Полечился медовой бражкой, съел остатки вчерашнего пиршества и поплёлся в центр Козловского детинца. Там возле забора, который огораживал церковь Покрова Пресвятой Богородицы, стояла обширная, крытая тёсом, съезжая изба. Сосновые бревна, из которых она была построена, ещё не потемнели и пахли смолой: зданию, как и всему городу, от роду был всего год.
Перед избой уже скопился народ: мастеровые, торговцы, бобыли, крестьяне из близлежащих деревень… Все стояли насупленные и хмурые, будто на похоронах. Лишь изредка перебрасывались двумя-тремя словами. Ждали, когда выйдет старик Биркин, но он медлил, словно опасался выступать.
Лишь когда пожелтело красное рассветное солнце, семидесятилетний воевода показался в дверях съезжей избы, встал перед людьми и вязко затянул речь:
— Над украинными землями[4] нависли тучи. Воинство хана Гирея течёт по Ногайскому шляху. Собирается сжечь Козлов и Тонбов, а потом идти на Шацк, Рязань и Рясск…
У Дениса ёкнуло сердце, ведь в Ряжске он прожил свои первые двадцать семь лет. Болел душой за родной город, хоть и навсегда уехал из него.
Биркин тем временем продолжал, всё так же мрачно и заунывно:
— Боборыкин послал казаков в разведку, и те привезли ужасные вести. К Тихим плёсам на Хопре подошли степняцкие отряды. Больше десяти тысяч татар и ногайцев! С ними ещё азовские казаки под началом атамана Алютовкина. От Тихих плёсов что до Козлова, что до Тонбова рукой подать. Всего сто двадцать вёрст, три дня пути! У наших крепостей, конечно, добрая защита. По дюжине пушек, по две дюжины затинных пищалей[5] и по двадцать дюжин ручниц. У степняков же токмо луки да сабли, но они думают взять храбростью и числом. Десять тысяч искусных конных воинов, а то и больше! — грустно повторил воевода.