Однако что стоит за гранью смерти – нам не известно. А потому лично я бы не стал торопиться с высмеиванием наших «менее развитых» предков и современников. По крайней мере, пока не доказана полная беспочвенность их страхов.
Ведь по большому счету, наши настоящие знания – ничтожны. Мы не знаем, откуда мы приходим в этот мир и куда уходим, как образовалась вселенная и что находится за её границами, что послужило причиной возникновения жизни на земле… Из пяти тысяч лет письменной истории и по меньшей мере десятков тысяч неписьменной, мы только последние две сотни лет начинаем робко выползать из той раковины, в которой пребывали все остальное время. Мы, наконец-то, узнали, что кроме нашей солнечной системы есть миллионы недоступных нам миров, что возраст нашей планеты измеряется миллиардами лет, а материки располагались не так, какими мы их знаем ныне… Однако сделав лишь первые шаги по пути познания мира, мы уже считаем себя невесть кем, тогда как на самые фундаментальные вопросы человеческого бытия у нас как не было, так и нет ответа…
И главный из них – вопрос о смерти – по-прежнему открыт…
Для себя я сделал лишь тот вывод, что преданиями народов о существах «оттуда» не нужно пренебрегать; наоборот, нужно тщательно их изучать и вычленять из них рациональное зерно, которое могло сложиться под влиянием реального опыта общения с «тем» миром у множества поколений наших предков, отбрасывая шелуху праздных домыслов и фантазий. И, может, на этом пути мы будем способны хотя бы чуть-чуть приоткрыть завесу, раскрывающую эту загадку…
Впрочем, все эти мысли не приводили меня к однозначному выводу, как мне рассматривать все, происходившее со мной. Появляющиеся предметы, приходящие во сне знания, видения на яву… Я вполне мог допустить мысль, что на фоне тяжелейших переживаний, мой разум отчасти стал работать автономно, механически, без моего участия порождая образы, связанные с моей исследовательской деятельностью, под покровом которых мое собственное подсознание указывало мне правильный путь. Но вот я порезал палец о «Неву» - и конкретная реальность крови, капавшей в раковину, привела меня в чувство. Нет, сумасшедшим я не был. Здесь что-то другое…
Между тем, окончательно приведя себя в порядок, я стал думать, что мне предпринять дальше. Первым делом я решил разыскать жену одного из погибших при пожаре своих дядей. Дед, с которым я разговаривал вчера, сообщил мне их адрес и я решил немедля отправиться туда.
Оксана с дочерью жили в относительно благополучном, по здешним меркам, районе поселка – в обшарпанной хрущевской пятиэтажке с характерным запахом затхлого подвала в полутемном подъезде. Но здесь, по крайней мере, было чисто и пьяных бомжей нигде не было видно. На мой настойчивый звонок открыла высокая и худощавая темноволосая, с короткой стрижкой, женщина с шоколадно-карими, большими и, без сомнения, когда-то очаровательными глазами. В каждом сантиметре её тела можно было обнаружить следы былой красоты: и правильные черты лица, и благородные линии тонкого, аристократического носа, и плавная округлость плеч, и тонкие, как у пианистки, пальцы… Однако таким же очевидным для меня был и тот факт, что красота эта преждевременно увяла: глубокие тени под глазами, встревоженный взгляд, странным образом расширенные зрачки, меловая бледность кожи лица, сильные проседи, глубокие морщины на лбу, щеках, отвратительная уродливая глубокая складка на тонкой шее – все это делало из ещё молодой, чуть старше 40 лет, женщины почти старуху. Глядя на её испуганное лицо, на трясущиеся мелкой дрожью руки, я долгое время просто не мог найти слов. Наконец, сделав усилие, я представился своей тете. Я увидел, как при этом по её лицу пробежала какая-то судорога, её глаза расширились от ужаса и она попыталась было тут же, перед самым моим носом закрыть дверь. Но в этот момент откуда-то из глубины квартиры раздался детский голос:
- Мама, мама, кто этот дядя? Пусть он заходит к нам. Впусти его!
Я заметил, как женщина несколько секунд колебалась, а потом, поддавшись какому-то порыву, впустила меня.
- Проходи…те.
- Это ваша дочь? Тамара?
- Да…
Я осторожно прошел внутрь однокомнатной квартиры. В душном полумраке комнаты, за письменным столом, что располагался у самого окна – почему-то плотно занавешенного темно-коричневыми тяжелыми шторами, - сидела спиной ко мне девочка-подросток, лет 12, с длинными цвета вороньего крыла черными волосами, ниспадавшими ниже пояса.
- Странно тут у вас… - не выдержал, наконец, я. – Темно как-то…
- У Тамары очень редкая болезнь… Она боится солнца и не переносит большого перепада температур. У нас… особый режим… - запричитала Оксана.
Я поспешил перевести разговор на другую тему.
- Что она делает?
- Она… Любит у меня рисовать, - как-то неуверенно произнесла Тамара. – Пройдем…те на кухню. Хотите чаю?
- Нет, я бы хотел побыть здесь.
Я подошел было к девочке, чтобы поближе с ней познакомиться. Меня удивила реакция матери. Она тут же бросилась вперед и встала между мной и дочерью, растопырив руки как наседка, защищающая своего птенца от хищной птицы.
- Мама, чего хочет дядя? – не отрываясь от своего занятия и даже не поднимая головы, звонким, но каким-то механическим, безликим голосом произнесла девочка.
- Я хочу подружиться с тобой, Тамара. Покажи мне, что ты рисуешь? – я сделал шаг назад, по направлению к дивану и сел.
- Мама, я хочу к дяде.
- Да, доченька, да, но…
Мои брови недоуменно поползли вверх.
- Отнеси меня к нему.
Не успел я понять, что происходит, как Оксана, скрепя сердце, подошла к дочери и…
То, что я принял сначала за спинку стула, оказалось спинкой инвалидного кресла, которое мать медленно развернула и покорно подкатила ко мне. К первому шоку добавился и второй. Глаза девочки были закрыты. Она была слепа, а её ноги были тщательно укутаны черной тканью, но даже под нею можно было угадать весьма и весьма странные очертания… Такое впечатление, что обе её ноги как будто бы срослись в одно целое, составляли какой-то один орган, впрочем, мне это вполне могло и показаться. Гораздо больше моего внимания привлекли её вечно закрытые глаза. Не знаю почему, но я чувствовал что-то неприятное, исходящее от них. Я пытался выдавить из своего сердца как можно больше жалости к несчастному инвалиду, но вместо этого в нем гнездился какой-то безотчетный ужас. Всеми порами своей кожи я ощущал, что от закрытых глаз изливается какая-то странная сила. Я мог бы поклясться, что в действительности она ими видит (иначе как бы она рисовала?), но видит как-то иначе, чем обычные люди, и чем-то, что, наверное, нельзя вполне назвать человеческими глазами.
- Здравствуй, Тамара, – еле смог выдавить из себя я, казалось, полностью подавленный исходившей от неё силой, которая буквально впечатала меня в спинку дивана.
- Здравствуй, Хталфлуг’х Х’тфанг, - её губы растянулись в довольной ухмылке.
Мне стало дурно. Я вопросительно взглянул на мать, но она как-то вяло смущенно улыбнулась.
- Не обращайте внимания, Кирилл. У моей девочки дефекты речи. Она мешает обычные слова с набором непонятных звуков.
- Шизофрения? – тут же подхватил я. Насколько я помнил, подобные расстройства бывают именно при шизофрении.
- Да… Она состоит на учете, у… доктора.
Я кивнул головой и постарался снова придать лицу жалостливое выражение, но в голове все бурлило и кипело. Вспыхнули отголоски вчерашнего кошмара, ведь именно там произносились подобные же невразумительные звуки, состоящие из одних согласных. Сразу возникла в голове параллель: та страшная женщина передвигалась на гробе-носилках, тут – на коляске. Тут же мне бросились в глаза и другие сходства – длинные черные прямые волосы, молочно-белая кожа лица, отсутствие глаз. Но у той женщины вообще не было лица, у девочки же оно было. Впрочем, черты лица у неё были настолько невыразительны и даже неподвижны, что они совершенно не бросались в глаза. Губы почти не шевелились во время речи, мимика на щеках и у глаз совершенно отсутствовала, даже дыхания почти не было слышно. На такое лицо неприятно и жутко было смотреть.