- Он что, c ума сошёл?
- Да, - ответил профессор, - он сошёл с ума.
- А причем памятник?
- Памятник - это символ...
- Нет, - сказал профессор. - Памятник - это не символ.
- Памятник не был для него символом, - продолжил он. - Точнее, был не символом. Молодой человек в воображении своем искренне наделял скульптуру совершенно реальной мистической силой. Он ставил её в один ряд с чудовищными идолами, с невыносимыми для глаза каменными изображениями, которым, по его представлениям, до сих пор вовсю поклонялись дикари дальних кошмарных земель. Он был уверен, что если только принести у ног Пушкина необходимую кровавую жертву и исполнить нужный ритуал, зло, сокрытое в камне, оживет, и сочетание изобретательности и интеллекта одной расы, помноженное на низость и кровожадность другой, сделает это зло необоримым. Молодой человек вменил себе в обязанность последовать примеру Дантеса и уничтожить зло в зародыше. Если бы он решил действовать с помощью лома или кувалды, не исключено даже, что ему удалось бы нанести скульптуре какие-то реальные повреждения, но эффектная идея взрыва, несмотря на всю её практическую сложность, заслонила всё в его вихрящемся мозгу. Осуществлял же он её как раз так, как от подобного мозга и следовало ожидать, и сразу несколько человек донесли на него ещё на стадии самых предварительных разговоров с непонятно по какому принципу избранными лицами.
- Звали молодого человека Аркадий Николаевич Незлобин, он родился 22 августа 1890 года в семье помещика Тамбовской губернии, тоже, кстати, очень необычного и не очень здорового человека, владельца огромной и для провинциального русского помещика совершенно уникальной библиотеки. Почти не покидая её стен, отвергая всякие дружеские контакты и не имея сексуальных, Аркадий и провел детство и юность, затем уехал в Петербург учиться в университете. Родные не хотели его отпускать, Аркадий, как и следовало ожидать, был человеком совершенно неприспособленным к жизни, со странными идеями, с тяжелыми, как сейчас бы выразились, психологическими комплексами, и даже то, что у него могла зародиться идея отъезда, уже казалось удивительным. Но отец его к тому времени застрелился, а безвольная мать удержать сына не смогла. Кроме того, возможно, она надеялась, что перемена обстановки пойдет ему на пользу. Впрочем, в Петербурге он жил в доме и под присмотром тетки, родной сестры отца. С учебой у него, естественно, ничего не вышло, хотя он скорее просто разочаровался в её предмете, чем оказался к ней не способным. Но странности его тоже усиливались, его уже решились было насильно отвезти назад, в поместье, а потом немолодые уже тетка и мать внезапно умирают друг за другом буквально в течение нескольких дней. В возникшей неразберихе Аркадий оказывается никому не нужен, фактически без контроля. Никого не предупредив, вместо похорон матери он уезжает в Москву и там исчезает для всех считанных родных и знакомых. Несколько месяцев он живет непонятно где и чем, в самой дикой нищете и убожестве, постепенно сползая все дальше и дальше во мрак, но до некоторого момента ещё сохраняя связи с реальностью. Известно, что он даже пытался пристроить в несколько журналов свои литературные тексты, они не сохранились, сохранились только отзывы о них, как о невразумительных порождениях расстроенной души.
- Это их вы и имели в виду, когда говорили об уникальном жизненном опыте, не интересном никому, кроме автора?
- Возможно, да, - подумав, согласился профессор. - Но главным образом тексты, написанные им потом, уже в лечебнице, под присмотром врачей.
- Он писал?
- Да, он писал. Он был несчастный человек, - зачем-то добавил профессор.
- По-моему, - сказала девушка у окна, - всё это как раз очень интересно, я была бы рада почитать его записки.
- Вам интересно ваше представление о них. Если бы вы увидели их воочию, боюсь, интереса у вас хватило бы ненадолго. Начнем с того, что они написаны без посредства русского алфавита, и этим же можно и закончить.
- А посредством какого?