На скамейке у входа в лазарет сидела полуседая старуха в больничной рубашке — бледная, с рукой на перевязи. Узнать в этой женщине доктора Ли было почти невозможно. Но кто ещё мог вложить столько боли и ярости в один короткий взгляд, пригвоздивший Эмили к земле?
— Знаешь, мы ведь даже не смогли забрать его тело, — проговорила она горько. — Он до сих пор там, в ротонде. А там холодно. Там так холодно…
Мэдисон Ли закрыла глаза — и провалилась обратно в собственный ад.
— Вот вы где! — Квинлан словно из-под земли вырос. — Мисс Данфорд, послушайте: вам не стоит сейчас оставаться в Цитадели. Есть одно безопасное место, старый бункер… — он с опаской покосился на доктора Ли, хотя та едва ли замечала, что происходит вокруг. — Я успею вас туда отвести. Меня нескоро хватятся после этой сцены на Совете.
— Почему нельзя было сделать это сразу? — холодно спросил Харон.
— Утром я не знал про ГЭКК, — скриптор понизил голос до еле различимого шёпота. — Это всё меняет. Я был уверен, что очистительный комплекс в текущем состоянии — это чемодан без ручки. Что руководство Анклава не совсем понимает, сколько сил придётся вложить в проект, чтобы тот заработал, и сколько времени на это уйдёт. А потом я поговорил с Гарзой — это один из учёных, которых привела доктор Ли. И знаете что? Очиститель можно запустить в ближайшее время — если заполучить код активации и ГЭКК, — Квинлан нервно взъерошил волосы. — И если всё пройдёт благополучно, у мисс Данфорд к концу недели будет и то, и другое.
Код? Первой мыслью Эмили было недоумение: не знает она никакого кода, откуда бы?.. Вторая мысль пришла долей секунды позже: знает, на самом деле. Всегда знала. «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец; жаждущему дам даром от источника воды живой…» Откровение 21:6. Последовательность цифр, которую Эми Данфорд запомнила раньше, чем дату своего рождения, чем номер Убежища. Если она хоть сколько-нибудь понимала папу — код очистителя не мог быть другим.
— Ведите, — голос Харона показался ей незнакомым. — Договорим снаружи.
— Я останусь, — помотала головой Эмили. — Харон, извини. Я не могу уйти.
— Потом может быть поздно! — скриптор в отчаянии уставился на Эмили. — Харон, скажите ей!
— Я уже всё сказал, — в голосе гуля не было и тени эмоций. — Решать не мне.
*
К комнате Мэксона пристроили снаружи закуток — Эмили могла бы поклясться, что ещё днём этого сооружения не было. Участок коридора отгородили высокими ширмами, поставив в эту импровизированную прихожую койку, заправленную чистым бельём, и колченогий стул.
— Это для меня, что ли? — покачал головой Харон. — Да они совсем рехнулись.
Дверь комнаты была приоткрыта. Видно было, что хозяин старательно прибрался в своих покоях — но мелочи всё равно выдавали его незримое присутствие. Игрушечная машинка, задвинутая в самый дальний угол самой верхней полки. Забытая на подоконнике книжка — Томас Мэлори, «Смерть Артура», ну надо же. Затёртый, но не до конца, детский рисунок на стене: рыцарь с невероятно огромным мечом в руках, бросающийся наперерез супермутанту…
— Ты, наверное, ужасно злишься на меня, — пробормотала Эмили, остановившись посреди комнаты. — Просто я…
— Просто ты не можешь иначе, — злости в голосе Харона не было, скорее — грусть. — Как я не могу стать гладкокожим красавцем, так и ты не можешь перестать быть хорошей девочкой.
Она угрюмо смотрела себе под ноги. Похожий паркет был в Убежище, в кабинете Смотрителя. Но сейчас воспоминания не вызывали ни боли, ни тревоги. Лишь лёгкое удивление, как изящное решение головоломки.
— Только не знаю, справлюсь ли я на этот раз с последствиями твоего альтруизма, Эми. Я не смогу защитить тебя здесь.
Защитить. Слово всколыхнуло в усталом мозгу какую-то ассоциацию. Эмили машинально потянулась к кобуре — и вздрогнула, лишь сейчас обнаружив, что та пуста.
— «Магнум»…
— У меня, — успокоил её Харон.
— Они разрешили тебе оставить оружие?
— Разрешили, — в его голосе прорезалось раздражение. — Как это великодушно с их стороны, правда? И комнату выделили, и на Совет пустили. Только будь я проклят, если уже завтра они не выставят нам счёт за каждый стакан воды и каждое доброе слово.
— Так и будет, — согласилась она.
— Тогда зачем?
Эмили молчала. Нечего было сказать. Мысли путались.
— Если хочешь побыть одна, так и скажи, — неожиданно ласково произнёс Харон. — Я же всё понимаю, маленькая.
Она нерешительно кивнула. Не то чтобы ей действительно хотелось остаться одной. Просто стыдно было смотреть в глаза Харону — за то, что она вынудила его прийти в Цитадель, за то, что втянула во всю эту мутную историю с ГЭККом. Господи, остался ли на Пустоши хоть один человек, которого она не подвела?
— Только оставь мне «Магнум», — попросила Эмили.
— Зачем?
— Мне так спокойнее. Раз уж мы здесь, в лагере Братства — лучше держать оружие при себе, верно?
Харон кивнул. И, помедлив немного, положил револьвер на стол.
— Ты тоже отдохни, — Эмили погладила его по руке. — И я постараюсь уснуть.
— Эми, — он до боли, до хруста сжал её пальцы. — Я тебя люблю.
Он никогда этого не говорил.
— А я тебя, — она поймала взгляд Харона — и не смогла его выдержать.
*
Эмили думала, что, оставшись одна, наконец сможет дать волю слезам. Но слёз не было. Ни слёз, ни надежд — если у неё и оставались какие-то безумные мысли о том, что папа жив, то встреча с доктором Ли рассеяла их без следа.
За стеной было тихо, будто шумная и многолюдная Цитадель в одночасье опустела. Про них с Хароном словно бы все забыли. Только Лэниган заглянул незадолго до полуночи. Сказал, что ему надо закончить дела и что в путь они отправятся на рассвете; Эмили, в общем, было всё равно. Рассвет так рассвет.
Можно позвать Харона. Эта мысль была очевидной и, может быть, верной — но нет. Ему не понравится, что Эмили лежит здесь с открытыми глазами и слишком внимательно смотрит в темноту. Ему и так слишком многое не нравится, и, видит Бог, она не знает, как это исправить…
…Она честно пыталась заснуть, но ей мешали голоса. Ничего такого особенного. Просто голоса в темноте.
Шестилетняя девочка сидит на руках у папы, уткнувшись лицом в белый халат, и украдкой улыбается. Она ждала папу с ночного дежурства — и дождалась. И пусть он ругается сколько влезет, но у них есть эти несколько общих минут, украденных у сна.
— Милли, и что же ты, всю ночь с книжкой просидела? — возмущения в его голосе куда меньше, чем он пытается изобразить. — Я же говорил: приду поздно. Ты совсем не отдохнула, а скоро рассвет.
Рассвет — это просто слово. Девочка его знает, как и чертовски много других слов. Сейчас она читает Библию. Там всё правда, так сказал папа. И это любимая книга мамы. Наверное, у мамы просто не было в детстве «Сказок народов мира». Девочка как раз добралась до Евангелия от Матфея, и ей жаль апостола Петра. «Прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от Меня» — получается, как будто он предал Иисуса, а он же не нарочно. Пётр просто растерялся и испугался, ведь всё это так сразу на него навалилось.
— Ты ходил к миссис Ролстон, да? — спрашивает девочка.
Папа молча кивает. Миссис Ролстон совсем уже старенькая, у неё рак лёгких четвёртой стадии, и это инкурабельно. Можно сказать «неизлечимо», но девочке нравится говорить на языке взрослых. Всё равно же потом придётся переучиваться.
— Она умерла?
— Милли, солнышко… — он проводит рукой по её волосам. Видно, что папа не хочет об этом говорить, но девочка учится называть вещи своими именами.
— Так умерла или нет?
— Да, — папа тяжело вздыхает.
Миссис Ролстон девочке тоже жаль. Она пекла ужасно вкусное печенье, и волосы у неё были чудно̀го фиолетового оттенка.
— А она воскреснет? — девочка смотрит на Библию, словно в поисках поддержки.
— Нет, солнышко. Люди не воскресают.
— Лазарь же воскрес, — она обиженно закусывает губу. Что-то здесь не так. Может, миссис Ролстон просто не была достаточно добродетельна (это слово девочка до конца не понимает)? Но ведь мама тоже не воскресла? Или папа всё-таки что-то перепутал, и в этой книжке не всё правда?