С грехом пополам они добрались до мастерской. Пока Ида искала запасной ключ под крыльцом, раненый в очередной раз потерял сознание. Пришлось ей самой перетаскивать его через порог и устраивать на матрасе от детской кроватки Фрэнка-младшего: ничего более подходящего в сарае не нашлось.
Отчего-то чувствуя себя воровкой, Ида расстегнула комбинезон бедняги: а как ещё к ране подобраться? И покраснела, не в силах отвести взгляд от мускулистого стройного тела — точь-в-точь как у античной статуи. И такой же мраморной белизны. Эта мысль Иду отрезвила.
Она торопливо обшарила карманы рюкзака; на счастье, нашлись ещё несколько шприцев с чудо-лекарством. Вообще препаратов в рюкзаке было столько, что хватило бы на средней руки наркопритон. Иде бросилась в глаза дата производства на одной из упаковок с обезболивающим: две тысячи двести семьдесят пятый год. Она и не думала, что где-то на Пустоши до сих пор выпускают лекарства в промышленных масштабах. А ещё в рюкзаке хранились обоймы к лазерному пистолету. И фляга с коньяком. Флягу она откупорила и сделала пару торопливых глотков — для храбрости. Фрэнк говорил, пьют только слабаки — ну, Ида Феррелл никогда и не претендовала на то, чтобы считаться сильной.
Она сделала второй укол. И тут же испугалась: а ну как случится передозировка? С лекарствами ведь такое тоже может быть? Но раненый открыл глаза.
— Жгут, — пробормотал он задумчиво. — Пора уже его снимать.
— Я позову врача из посёлка, он и снимет, — испугалась Ида. — Тут недалеко, я быстро вернусь, и…
— Не надо врача, — решительно перебил её раненый. — Видите ли, сударыня, по иронии судьбы у меня тоже есть медицинское образование. Поэтому, если вы мне немного поможете, мисс…
— Ида, — подсказала она, с тревогой заглядывая в его карие глаза. Зрачки расширились — то ли от боли, то ли под воздействием препарата. Но, похоже, он всё ещё отдавал себе отчёт в происходящем.
— Ида, — повторил он. — Тут ничего сложного, правда.
Она кивнула. Перевела взгляд на окровавленную повязку — та выглядела довольно-таки жутко.
— Может, зашить рану? — робко предложила Ида. — Я смогу. Наверное.
— Не стоит, — он улыбнулся, словно услышав знакомую шутку. — Накладывать на свежую рану глухие швы — это такое очень живучее и вредное заблуждение, настоящий бич полевой хирургии. Повреждённые ткани вокруг раневого канала некротизируются — то есть, отмирают, — и без постановки дренажа неизбежно развивается нагноение…
Он объяснял всё это терпеливо, как маленькой девочке. Хотя сам, скорее всего, был лет на десять младше Иды.
— Значит, нужен дренаж?
— Точно. Видите, как всё просто, — подбодрил он её. — Сейчас я, как смогу, лигирую сосуды, потом мы установим дренажные полоски, а через пару дней, если всё пройдёт благополучно — я в вашем распоряжении, сударыня. Можно будет и зашивать.
И Ида помогала ему, удивляясь — как ему удаётся не сорваться на крик, когда она в очередной раз путает всё на свете? Подаёт не тот инструмент, слишком долго роется в аптечке, опрокидывает на пол бутыль с драгоценным антисептиком? Как он умудряется оставаться спокойным и сосредоточенным, ковыряясь в собственной, чёрт возьми, ране? «Откуда ты такой взялся?» — хотелось заорать ей. Вот только она не была уверена, что захочет услышать ответ.
— Великолепно, Ида, — похвалил он её, когда всё закончилось. — У вас лёгкая рука. А теперь пусть макрофаги делают своё дело.
И потерял сознание.
На второй день дьявол назвал ей своё имя.
Переступая порог мастерской, Ида готова была к тому, что найдёт там труп. За ночь она глаз не смогла сомкнуть от тревоги. Как он там — совсем один, в промороженной лачуге, укрытый диванным чехлом (ничего более подходящего Ида вчера в суматохе так и не нашла)? Останавливало её только одно: Фрэнк, не привыкший к ночным отлучкам жены, неминуемо пошёл бы за ней следом. А раненый чётко дал понять, что не хочет привлекать внимания. Потому что если человек в таком состоянии отказывается от помощи врача — уж наверное, у него есть на то причины.
Он не умер. Сидел на матрасе, вытянув забинтованную ногу, и аккуратно раскладывал свои вещи по отделениям рюкзака: Ида-то вчера всё переворошила. Раненый по-прежнему был бледен как полотно, но на его щеках появился яркий румянец. Хорошо это или плохо, Ида не знала. Но твёрдо знала другое:
— Вам нельзя здесь оставаться, — твёрдо сказала она вместо приветствия.
— Генри, — представился он, мягко улыбнувшись ей. — А то мы вчера так толком и не познакомились. Не до того как-то было.
— Генри, нехорошо, что вы здесь совсем один, — Ида нахмурилась, чтобы сберечь остатки решимости. — Я бы с радостью осталась и помогла вам, но времени у меня в обрез. Мой муж…
— Муж, — повторил он. И Иде показалось — ну конечно же, показалось, — что по его лицу пробежала тень грусти. — Вы ему, наверное, обо мне рассказали?
— Ни одной живой душе, — горячо сказала Ида. — Но слушайте, так ведь нельзя. Давайте я попробую связаться с вашими сослуживцами, чтобы они вас забрали.
— А почему вы решили, что у меня есть сослуживцы? — он внимательно посмотрел на неё.
— У вас при себе лазерный пистолет, — сказала она неуверенно. — А энергетическое оружие — это по части Братства Стали. И то, как вы одеты… похоже на солдатскую форму.
— В каком-то смысле, Ида, все мы солдаты, — проговорил он рассеянно.
— Но вы не из Братства, — догадалась она.
Слабая улыбка тронула обескровленные губы.
— Пусть это будет нашей маленькой тайной.
А на третий день он попытался её убить.
Она пришла ни свет ни заря: Фрэнк спозаранку уехал в Мегатонну по делам артели, а это означало, что у Иды есть целый день, который можно провести в мастерской. С Генри. От этой мысли Иде делалось стыдно и грустно. Ну на что она ему сдалась, мальчику этому?
И всё-таки она надела своё лучшее платье, и причесалась, и захватила с собой спортивную сумку, до отвала набитую едой, медикаментами и старыми вещами Фрэнка — со стороны, пожалуй, могло показаться, что миссис Феррелл замыслила побег. И у Фрэнка наверняка возникнут вопросы, когда он вернётся: почему в доме не убрано, ужин из трёх блюд не стоит на столе, а в домашней аптечке хоть шаром покати? Но это всё будет потом, вечером.
На этот раз Генри сам открыл ей дверь. В первую секунду Ида обрадовалась, что он так быстро идёт на поправку, но почти сразу радость сменилась глухой тоской. Он скоро выздоровеет и уйдёт прочь. Вернётся в ту жизнь, в которой нет места для добрых самаритянок бальзаковского возраста.
— Балуете вы меня, Ида, — он покачал головой, увидев сумку с припасами. — Ну зачем вы так?
— Раз уж вы решили тут обжиться, это мой долг как хозяйки, — она шутливо пожала плечами.
— Долг, — тяжело повторил он, избегая её взгляда. Нелегко это было — здесь, в крохотной каморке с окном во всю стену, в которое бил беспощадный, не по-осеннему яркий солнечный свет, словно желая выжечь из комнаты все тени.
Ида растерянно скользнула взглядом по стеллажам, заставленным старым семейным барахлом. Удивилась, увидев старую костяную коробочку из-под акварельных красок — она-то здесь как оказалась? Коробочка стояла прямо на краю полки. Сейчас упадёт, подумала Ида.
— И что, вы никому-никому не сказали обо мне? — голос Генри был совсем тихим. И несчастным.
— А надо было? — Ида через силу улыбнулась. — Вы же просили…
— Просил, — подтвердил он.
Коробка всё-таки сорвалась со стеллажа и с неприятным треском ударилась об пол. Ида машинально наклонилась, чтобы поднять её. А когда она выпрямилась — в руке Генри уже был пистолет. Тот самый, лазерный.
Сколько раз Иде доводилось слышать, что на пороге смерти перед глазами человека проносится вся его жизнь? Что ж, пронеслась. Хоть в этом не наврали. И по всему выходило, что воспоминания о жизни как начались с этой коробочки красок — так ею и закончатся.
Ида Данливи очнулась в клинике Ривет-Сити на следующий день после своего двенадцатилетия — с перевязанной головой и памятью, чистой, как белый лист. Уже потом, много позже, на этом листе стали проступать контуры её прежней жизни: рождение братишки Айзека, смерть папы, переезд из Кентербери… И проигранный Идой спор — дескать, она сумеет без страховки пройти по парапету надстройки Ривет-Сити при шквальном ветре. Что уж было на кону в том споре, узнать ей так и не удалось: падение оставило извилистый шрам на левом виске, взамен забрав все воспоминания о детстве.