На дне рюкзака заманчиво белела свёрнутая майка. Воровато оглянувшись, Эмили расстегнула бронежилет. Стащила с себя заскорузлую от пота и грязи футболку — и замерла, подставив разгорячённую кожу несмелым прикосновениям ночного ветра. Не очень-то благопристойно это было, но наверняка задние сиденья автомобилей помнили зрелища и похлеще.
Чёрт знает, сколько она бы так просидела, но начался дождь. Мелкие капли забарабанили по крыльям «Корвеги», словно пытаясь смыть остатки бирюзовой эмали. Эмили нехотя вытащила майку из рюкзака и торопливо надела. Сквозь запах стирального порошка пробивался смутно знакомый аромат чужих духов.
— Ну и кем ты стала? — спросила Эмили своё отражение в зеркале заднего вида. Майка с плеча дочери Старейшины. Ботинки, снятые с убитого солдата Анклава. Броня Рейнджеров Рейли. Хоть что-то осталось от той несчастной дурочки из Убежища?
В боковом кармане рюкзака Эмили нашарила небольшой брикет, завёрнутый в тетрадный листок. Ментаты, что ли? Нахмурившись, она распечатала свёрток и против воли улыбнулась, увидев шоколадную плитку.
Это казалось настолько нелепым после всех этих ужасов и смертей — просто сидеть, укрывшись плащ-палаткой от ночного дождя, и грызть шоколадку. Но гневно выбросить подарок Сары во имя аскезы было и того нелепее.
— Вот ты где, — услышала Эмили ворчливый голос Харона. — Да ещё в одиночестве. Ну надо же.
— Я ведь не могу разочаровывать тебя двадцать четыре часа в сутки, — она обернулась и протянула ему остаток плитки. — Будешь?
Харон настороженно прищурился.
— Нет, я понимаю, что шоколадка сейчас неуместна эстетически и, наверное, этически, — Эмили грустно усмехнулась. — Но она правда вкусная.
— Давай уже, — вздохнул он. Эмили успела заметить грязную повязку на его ладони. Вспомнила пар над кастрюлей с кипятком, бесформенное багровое месиво, в которое превратилось лицо рейдера, холодную ярость во взгляде Харона… Словно выцветший кадр, пойманный экраном «Белой полосы». Что сказал бы папа, узнай он, какие сеансы посещает Эми Данфорд в театре памяти?
А папа уже ничего не скажет, с отчётливой ясностью поняла она. То, что сейчас пытается говорить с ней его осуждающим голосом — это её собственная совесть, её чувство вины. Её личные демоны, которым она разрешила жрать себя живьём — именно себя; о том, чтобы принести им в жертву Харона, и речи не шло. Но именно это и случилось.
— Обжёгся? — спросила Эмили, не в силах отвести взгляд от его рук. Грубая жёсткая кожа, испещрённая рубцовыми тяжами и старыми шрамами, — жутковатое чудо победы над смертью.
Он неохотно кивнул.
— У тебя в аптечке должна быть неплохая мазь от ожогов, если ты её не выбросил. Она в чёрной банке из-под кольдкрема.
— Только не начинай… — недовольно проворчал Харон.
— Не волнуйся. Я уже закончила, — Эмили прикрыла глаза. Хорошо это было — вот так просто сидеть с ним рядом. Делить на двоих весенний дождь, слишком долгий день и осознание того, что это, скорее всего, никогда не повторится.
— Ты ведь знал, что в том доме есть подвал?
— Нет, Эми, — он медленно помотал головой. — Не знал. И, если честно, жаль, что он там оказался.
Эмили посмотрела на спутниковые тарелки на горизонте — даже беззвёздной ночью они выделялись на фоне неба.
— Значит, «СатКом», — проговорила она рассеянно. — Чёртова крепость, которую наши бравые скрипторы собираются отвоевать у Анклава. У них вообще есть хоть какой-то план?
— У Квинлана точно есть, — Харон ухмыльнулся. — Никогда ещё не встречал парня, настолько переполненного планами и благими намерениями. Похоже, мне везло.
— А о чём вы с ним шептались по дороге? Если не секрет.
— Не секрет. Об автозапчастях. Он спрашивал меня, производили ли в Наварро до войны гидротрансформаторы.
— Господи, зачем это ему?
— Ну, если это единственный вопрос, который у тебя возникает…
— И всё-таки.
— Я бы предположил, что наш друг с утра порылся в движке «Хамви», пока это ещё было возможно. И обнаружил детали с подозрительным клеймом производителя. И заинтересовался, как его начальник смог раздобыть столь примечательные запчасти на нищей и убогой Столичной Пустоши.
— Или он захотел, чтобы этим заинтересовался ты, — вздохнула Эмили.
— Возможно, — согласился Харон. — По-прежнему считаешь, что им можно доверять?
— Да никогда я так не считала, — Эмили устало растянулась на капоте — ткань плащ-палатки заскрипела под спиной. — Просто… мне уже неважно, что со мной будет. Хотелось бы, конечно, сначала раздобыть ГЭКК. Отдать его Анклаву — это всё равно что ещё раз убить папу.
— Понимаю, — он кивнул.
— Ты можешь уйти хоть сейчас, — она повернулась к Харону. — Серьёзно. Мы же оба знаем, что ничем хорошим этот поход не кончится.
— Мой контракт по-прежнему у тебя, — спокойно сказал он. — Так что в каком-то смысле для меня ничего не изменилось.
— Ах, так в этом всё дело? — Эмили жалко усмехнулась. — Так забирай, пожалуйста. Он в Арлингтонском доме, в моём рюкзаке, ты сам знаешь. Контракт твой. Сожги его и забудь это всё как страшный сон. Чёрт, да это давно пора было сделать. Иди куда хочешь и делай что хочешь. Ты свободен, Харон.
Это было ужасно — то, что происходило, те слова, которые срывались с её губ. Она не хотела делать ему больно — просто иначе не получилось бы разрезать ту цепь, которая их соединила. А это нужно было сделать, и сделать сейчас. Чтобы его спасти.
— Боюсь, это так не работает, — Харон горько усмехнулся. — Разве только ты продашь контракт кому-то другому. А господа рыцари, полагаю, не планируют подобные расходы. Так что я буду идти куда должно и делать что должно. Это просто, на самом деле.
— Тебе не обязательно…
— Ты уже всё решила, — его взгляд заставил Эмили замолчать. — И довольно об этом.
Надеюсь, я умру завтра, подумала она. Не придётся привыкать жить без него.
Мимо лачуги пробрёл Квинлан, волоча за собой сломанный робоглаз. Скриптор тяжело дышал, как после пробежки, и то и дело что-то бормотал себе под нос.
— Можно поздравить с удачной охотой? — окликнула его Эмили.
— Да, — Квинлан обратил к ней перепачканное грязью и копотью лицо. — Анклав объявил нам войну? Будет ему война.
========== 9 ==========
Перед самым рассветом Иде удалось заснуть. Приснилась ей почему-то тётя Кэтрин.
Они втроём ехали в Вегасовском монорельсе: Ида, тётя и маленькая девочка в белом платье. Генри рядом с Идой не было, и даже во сне это её тревожило и пугало.
— Сегодня, Лохматик, вы будете играть вместе, — произнесла тётя, с нежностью глядя на Иду. — Ты и моя Эми.
Девочка никак не отреагировала на её слова. Она играла с гильзами — просеивала их сквозь пальцы, и золотистые цилиндрики с глухим звоном падали на пол вагона.
— Я ведь уже взрослая, тётя, — произнесла Ида растерянно. — Я больше не играю.
— Ох, солнышко, в Вегасе все играют, — Кэтрин покачала головой. — Ты на что поставишь — на красное или на чёрное?
За окном с жутким лязгом и скрежетом пронёсся встречный поезд, забитый до отказа: люди прижимались к запотевшим стёклам, покрытым снаружи ломкой коркой изморози. Но ведь это же Вегас, растерялась Ида. Здесь никогда не бывает холодно. То и дело взгляд Иды выхватывал из многоликой толпы знакомые черты: недовольный прищур Фрэнка, скептическую ухмылку Айзека. И Генри, её Генри тоже смотрел на неё сквозь промороженное стекло, смотрел строго и отстранённо, словно бы обвиняя в чём-то.
— Почему он там? — закричала Ида. — Мне нужно к нему!
Тётя что-то ответила, но разобрать её слова Ида не сумела — кто-то выкрутил громкость вагонного динамика до предела, и бравурные такты одного из маршей Анклава заполнили всё пространство вагона. Музыка душила и оглушала, от неё негде было спрятаться — а гильзы перекатывались по полу, отражая тусклый свет потолочных ламп, и во взгляде тёти Кэтрин таилась та же тихая пророческая грусть, что у Мадонны Конестабиле на древней картине…
*
Разбудил Эмили оглушительный скрежет и лязг — будто один из семи ангелов проспал конец света, и теперь, спустя двести лет, тщетно, но старательно пытался наверстать упущенное и вострубить в ржавую трубу где-то неподалёку. Эмили приподнялась на локте и с полминуты таращилась сквозь лобовое стекло трейлера на тусклое небо цвета пепла. Воспоминания о прошедшей ночи были до того нечёткими и размытыми, что попытка восстановить их вызывала лишь головную боль.