— Отлично. То, что надо, — Квинлан стянул запястья пленника и зашарил взглядом по комнате. — Чем бы можно было… А знаете, Эмили, я ведь никогда не пытал людей. Не доводилось как-то.
Он взял со столешницы нож, подержал в дрожащих руках и нерешительно положил обратно. Раненый не шевелился — лишь по неровному свистящему дыханию можно было понять, что он ещё жив.
— Если вы хотите что-то узнать — узнавайте сейчас, — Эмили услышала свой голос словно бы со стороны. — Ему недолго осталось.
— Да. Да, понимаю, — Квинлан нервно усмехнулся. Снова схватил нож — и снова разжал пальцы, будто обжегшись о рукоятку. — Вот только что мне делать? Чисто теоретически, если воткнуть нож в нервный узел… например, в подколенную ямку… это же не убьёт его сразу, верно?
Если думать о нём как о мясе на разделку, как о картинке из анатомического атласа — станет легче? Да?
— Нет там нервного узла, — Эмили обхватила плечи руками. — Есть сосудисто-нервный пучок. Большеберцовый нерв, общий малоберцовый, чуть ниже — подколенная вена и артерия…
— Эмили, — перебил её Квинлан. — Это будет больно?
— Да, — подтвердила она. — Это будет больно.
— Ну, тогда… — скриптор стиснул пальцы на рукояти ножа и двинулся к пленнику. Эмили отвернулась.
— Я знаю, ты меня слышишь, — проговорил Квинлан негромким, срывающимся голосом. — У меня нет пентотала натрия, а есть тупой кухонный нож, который мне совсем не хочется пускать в ход. Просто скажи нам, кто из Братства снабжал вас информацией. Мне нужно имя. Ну же?
Молчание.
— Господи, — неразборчиво пробормотал Квинлан. — Господи, ну почему…
Дикий, душераздирающий вопль пленника вспорол тишину. Нож с глухим стуком упал на пол.
— Извини, — прохрипел скриптор, наклоняясь за ножом. — Но я никуда не уйду, понимаешь? Мисс Данфорд — вы убили её отца — хороший медик, а в вашей аптечке достаточно средств, чтобы поддерживать в тебе жизнь…
Этого Эмили уже не могла вынести. Отшвырнув бесполезную упаковку из-под жгута, она опрометью бросилась прочь из каморки под лестницей.
— Эмили! — настиг её умоляющий вопль Квинлана. — Я же не смогу сам, я… Эмили!
*
Ида взбежала по лестнице на верхний ярус «СатКома». Конечно, прятаться снаружи было негде — но там был Закари. А у Закари была превосходная снайперская винтовка. Последний шанс Генри на спасение.
Люк, ведущий на смотровую площадку, оказался открыт; под лестницей успела собраться лужица рыжеватой дождевой воды. Ида выбралась на балкон, ржавой лентой опоясывающий башню — и застыла на краю люка, ослеплённая беспощадным великолепием весеннего дня. Порыв свежего холодного ветра взъерошил ей волосы, презрительно швырнул пригоршню дождевых капель в разгорячённое от слёз лицо. Соберись, приказал ей ветер. Соберись и прими свою судьбу.
Закари сидел, неуклюже навалившись на снайперку. Ида осторожно дотронулась до холодной щеки старика, усеянной крохотными дождинками. Похоже, он умер ещё на рассвете. Сердце не выдержало.
Осторожно отодвинув в сторону тело Закари, Ида сняла винтовку с треноги, повесила на плечо. Наклонилась, чтобы подобрать коробочку из-под ланчбокса, в которой россыпью лежали бронебойные патроны триста восьмого калибра.
Внизу, в башне, кто-то дико и страшно заорал.
— Генри? — прошептала Ида. Слёзы бессильной ярости вновь покатились по щекам. Коробочка с патронами выпала из разжавшихся пальцев и, перекувыркнувшись в воздухе, перелетела через ограждение и беззвучно упала на землю, к подножию обугленного дерева. Ида с трудом подавила желание броситься следом — ради Генри. Генри хотел, чтобы она жила. Чтобы Анклав получил свои чёртовы данные. А значит, таков её долг: оставаться здесь и слушать, как Генри умирает. Как его убивают.
Стиснув зубы, Ида поправила на плече ненавистную сумку с голодисками. Вот она, цена жизни двадцати человек: заметки старого наркомана о том, как правильно разобрать и собрать робота. Знай Ида, чем всё обернётся, — господи, да она бы своими руками выкопала могилу для этой проклятой механической суки Мэри, такую глубокую, что никто не смог бы…
Она оцепенела, услышав осторожный скрежет люка. Кто-то пришёл сюда. За ней.
*
Эмили взлетела на второй этаж, чудом не рухнув в пролёт лестницы. Бросилась в неосвещённый коридор, опоясывающий здание по периметру — мысль о том, что в темноте могут быть ловушки или уцелевшие враги, даже не пришла ей в голову. Пробежала по обломкам турели, чуть не поскользнувшись на рассыпанных по полу гильзах, схватилась рукой за стену, чтобы удержать равновесие — штукатурка показалась Эмили сырой и липкой от крови.
Раненый снова закричал. Чтобы спрятаться от этого крика, Эмили бездумно рванула на себя первую попавшуюся дверь. И попала в прошлое.
Эта операционная не шла ни в какое сравнение с рабочим местом доктора Престона, и уж тем более — со скромной комнатушкой в Убежище. Но что-то общее было, наверное, у всех оперблоков мира — холод кафеля, ледяной свет бестеневых ламп, успокаивающий запах дезинфектанта.
Эмили заворожено остановилась перед Мед-Тековским гемодинамическим контроллером, переделанным настолько радикально, что его и отец-разработчик не узнал бы. Перевела взгляд на «искусственную почку» — ёмкость с эффлюентом заполнилась до предела, и аппарат истошно верещал.
А потом она увидела Мэри. И пообещала себе не зарекаться. Никогда больше не зарекаться, мол, всё самое страшное уже позади… Потому что всегда найдётся ещё более уродливый лик смерти.
Обнажённое женское тело лежало на оцинкованном столе, вскрытое от грудины до паха — Y-образный разрез, нестареющая классика. Эвисцерацию учёные Анклава проводить не стали: все внутренние органы Мэри остались на месте. Собственно, ничего исключительно жуткого в расчленённом теле не было: рейдеры ещё и не так измывались над своими жертвами. Страшным было то, что Мэри ещё жила.
Помпа аппарата ИВЛ поднималась и опускалась — и в такт её движениям расправлялись и опадали лёгкие в бесстыдно развороченной грудной клетке. Электрод, подведённый к сердцу через подключичную вену, заставлял предсердия и желудочки сокращаться и расслабляться в монотонном ритме. Черепная коробка была вскрыта — кто-то вживил бесчисленные датчики, регистрирующие электрическую активность, прямо в изокортекс.
Мэри не была человеком. Но в тех, кто заставил её проживать бесконечные часы боли во имя науки, человеческого было ещё меньше. Её просто изнасиловали этим воскрешением.
Эмили поймала взгляд Мэри — абсолютно потусторонний, скользящий взгляд. Увидела, как дрогнули разорванные в лохмотья голосовые связки (сколько же она кричала?), как звук медленно пополз по гортани к приоткрытым губам — и сорвался с них просьбой, которую ни с чем не спутаешь, единожды услышав:
— Убей.
Вероятно, хороший человек попробовал бы переубедить Мэри. Объяснить, насколько она важна для цивилизации. Пообещать, что в лаборатории Цитадели её будут расчленять более деликатно, ну, а если и нет — чего не стерпишь ради общего блага? Да только Эмили не считала себя хорошим человеком.
Она кивнула. Нежно провела ладонью по щеке Мэри — кожа на ощупь была как подтаявший воск. И начала отключать системы жизнеобеспечения, одну за другой. Четыре тумблера, семь кнопок. ИВЛ, диализ, водитель ритма… Она сожгла все мосты, по которым Мэри могла вернуться в мир живых. И, пожалуй, это было самым гуманным и правильным из того, что ей довелось сделать за последние несколько дней.
Такое не должно повториться, поняла Эмили, не в силах отвести взгляд от распростёртого на столе тела. Но повторится. Что бы она сейчас ни сделала, как бы ни постаралась уничтожить все следы пребывания Мэри в этом грешном мире — люди любят играть в Бога почти так же сильно, как в войну. Если только это не одна и та же игра.
Но попробовать стоило.
Эмили повернулась к столу. Три пухлых лабораторных журнала, исписанных от корки до корки; аккуратная стопка голодисков — штук пятнадцать, не меньше. Эмили сгребла всё это барахло на поднос для хирургических инструментов, облила дезраствором. В верхнем ящике стола очень кстати отыскалась позолоченная зажигалка с гравировкой на откидной крышке: «И. Ф. Лестеру на добрую память».