Когда Сьюзен приехала домой, Андреа сидела перед телевизором, с двух боков зажатая враждующими женщинами: одна, узурпированная, м-сс Даймонд, а другая — узурпатор — мать Сьюзен.
— Она, что, каждый день разрешает Андреа смотреть телевизор? — пожаловалась мать Сьюзен, не успела м-сс Даймонд сердито вылететь из квартиры.
— Ну, а что девочке еще делать, мама? Она устает после школы… — Слишком поздно Сьюзен спохватилась — ведь лучший способ угомонить мать — согласиться с ней.
— Лично я тебе никогда не позволяла. Есть занятия поинтереснее.
— Да, конечно, ты права.
— Ум ребенка необходимо стимулировать. Вот с тобой я сидела и рисовала. Зато теперь ты художница!
— Да, ты права.
— Это было наше с тобой время — после твоего возвращения из школы, до того, как приходил папа…
— Конечно, помню.
— А когда папа приходил, то смотрел твои картинки, хвалил… — Глаза старой женщины уставились в прошлое, и Сьюзен, заметив это, обняла мать и солгала:
— Верно, мама, хорошее было время.
— Да-а… А миссис Франклин помнишь?
— Нет.
— Ну как же? Конечно же, помнишь…
— Если ты так уверена, зачем спрашивать?
— Внизу еще жила, в 3 «Б». Дарила тебе старые пластинки…
— Ах да, помню…
— Всегда просила твои картины. Вешала их у себя на кухне. Вспомнила теперь?
— Я же сказала — да. — И Сьюзен ушла на кухню, надеясь, что мать поймет намек и наконец уйдет.
— Не разрешай больше смотреть девочке после школы телевизор! — не отставала старуха. — Купи ей набор акварельных красок, как я тебе покупала.
— Неплохая идея…
— Хорошей матери полагается думать о будущем детей загодя.
Сьюзен, прислонившись к раковине, взглянула на небо, моля о терпении.
— Андреа! Собирайся, бабушка ждет! — крикнула она.
Через пять минут Андреа с бабушкой ушли. Оставшись, наконец, одна, Сьюзен присела в гостиной и выкурила сигарету. Одна с плеч долой, сейчас явится другой.
Другой явился в половине седьмого. То, что ему скулы сводит от предстоящего разговора, заметно было невооруженным глазом. Сьюзен мудро решила не касаться темы до обеда. Готовя же еду (бифштекс — взятка Лу, чтобы покладистее стал), она старалась не замечать Ласкунчика Уильяма, крутящегося рядом, кусающего свою повязку.
После беспорядочного обеда, за которым настроение Сьюзен переменилось («С чего это я чувствую себя виноватой? Что я-то сделала?»), Лу приступил.
— Милая, я все думал… — Слова выскочили точно бы на цыпочках, словно семеня по хрупким яйцам. — Сейчас я могу отпроситься, побездельничаем недельку, если желаешь… Попросим твою мать побыть с Андреа…
Сьюзен быстро выскочила из-за стола, чуть не опрокинув стул.
— Лу! Я не сумасшедшая! Я ничего не придумываю! — И выбежала в гостиную, где снова закурила.
— Ничего такого я и не имел в виду, — поплелся он следом.
— Ой, правда? А что же тогда ты имел в виду? Зачем нам уезжать? Ты думаешь. Оно до меня не доберется? — Только теперь ей стало открываться, как она зла на мужа, как оскорблена его терпимостью, от которой чувствует себя виноватой.
— Милая, ну успокойся…
— Сам успокойся! С тобой-то ничего не происходит! — И она смяла сигарету в серебряной пепельнице, которой они никогда не пользовались. — Разве что нарушаю твою драгоценную безмятежность! Не могу я успокоиться, пойми ты! Я напугана! До печенок!
Лу попытался, было, обнять ее, но она не желала: хватит с нее снисходительности, довольно великодушия.
— Не знаю, Сьюзен, как и помочь тебе, — проговорил он, и его искренность ее тронула.
— Никак. — Она позволила ему взять ее руки. — Просто попереживай со мной заодно. Не превращай меня в идиотку, ладно?
— Прости, я просто никак не могу понять…
— Ага, присоединяйся, не стесняйся.
— Я и хочу, Сьюзен, поверь… — И она поверила. — Но это непросто. Ты снимаешь трубку, там — никого…
— Именно, что кто-то есть! Какой ты! Есть кто-то!
Отойдя от него, Сьюзен выглянула в окно. Увидела семью, обедавшую в квартире через улицу. Там весело хохотали. (Слава Богу, еще кто-то может смеяться!)