Куда ж она, подлая, направилась?
Неужели, обогнув Красную гору, подалась в лощину Нилсан-Ялга? Ведь там было оставлено на зиму, несколько зародов сена. Она уже как-то бегала туда. Тем более по старому следу… Остальные, разумеется, за ней.
Ардан тронул Серко с места. Надо искать!
«Брошу всю эту работенку, — шептал он посиневшими губами. — Старики есть — пусть идут в табунщики. А я в натопленном классе буду сидеть… плохо, что ль? И Пегого больше нет…»
Чудилось Ардану: окликни он, свистни — примчится, как раньше, Пегий, приблизит теплые губы к его лицу…
Нет, зови — не дозовешься!
Набегают слезы на глаза Ардана. Тут их никто не увидит. Никогда он не забудет своего друга, никогда…
И разве может сейчас оставить табун?
Во-первых, как бы Яабагшан не заставил платить за потерю Пегого… Мать, работая одна, разве справится с этим?
Во-вторых, когда в табуне нет вожака и он, Ардан, уйдет — что скажут люди? Те же старики… Слабак он, Ардан, скажут люди, из него табунщик, как из курицы орел, потерял табунного вожака — и сбежал!
Нельзя…
А в-третьих, — в этом Ардан даже матери не признается, — есть у него заветная мечта. Чтобы так было: возвращается отец с войны, и Ардан, как говорится, из рук в руки передает ему табун… Конечно, после гибели Пегого не той уж будет радость этого долгожданного дня, совсем не той… Однако несколько кобылиц успели затяжелеть от вожака, носят в себе его детей, и, даст бог, хоть один из них повторит Пегого!
Ардан протер кулаком глаза, плотнее нахлобучил шапку, привстал на стременах. Невдалеке отпечатки многих копыт тянулись в чащу сосняка. Погнал Серко туда… Каурая, выходит, сокращала путь — побежала сама и повела других через лес. Так до лощины вдвое ближе. Вот тебе и лошадиная память!
Осторожно отводя руками колючие ветки, Ардан ехал медленно. Что-то все-таки нужно предпринимать — опасно ночью держать табун в этом месте… И разбредется, и опять же волки…
Лишь подумал так — и замер в испуге. На поляне следы копыт пересекались с редкими строчками волчьих следов! Неужели?.. Нет-нет, волчьи уходят в одну сторону, лошадиные — в другую… Если внимательно всмотреться, можно понять: волки пробегали тут раньше, ямки от их лап уже покрылись твердой корочкой. Однако!..
У Ардана спина стала потной, во рту пересохло. «Ах, глупое дурье, — мысленно обругал лошадей, — волчьего духу не чуете!»
Как только выбрался из перелеска, тут же увидел и Каурую и Тихоню, и остальных. Объедали со всех сторон стог, дергали оттуда длинные пряди сена, роняли себе под ноги, затаптывали… Стог и так уж как уродина, набок заваливается, кто-то раньше здорово потрепал его, кони иль коровы соседнего колхоза, возможно, а Яабагшан увидит и опять же с него, Ардана, спросит.
— У-у, дезертиры-ы!..
Гнал их в табун, и Каурая, зная за собой вину, неслась впереди всех, никак не мог кнутом ее достать…
С этого дня Ардан решил не оставлять лошадей на ночь у подножья Красной горы. Направил табун к Шаазгайте. До наступления темноты пас его вблизи деревни, а потом загнал на конный двор. Так надежнее!
…Дома первым делом растопил железную печку-времянку и, когда нагрелись ее округлые бока, с наслаждением подержал на них свои ладони. Поставил чайник, чтоб закипел к приходу матери, подмел пол, присел к печке поближе, стал чинить уздечку. Совсем сносилась. Нужно попросить дедушку Балту, чтоб новую изготовил. Он не откажет. А лучше самому попробовать сшить, такую ж, как эта, из нового материала. Есть же связка сыромятных ремешков и набор пряжек с колечками, еще от отца осталось… Хороший табунщик должен уметь шорничать.
Если бы кто-нибудь в этот момент сказал Ардану, что на свете перед вступающим в жизнь человеком открывается много профессий, и вовсе не обязательно ему, Ардану, навсегда делаться табунщиком, мальчик согласился бы. Так оно и есть. Однако, если не быть ему, как его отец, табунщиком, он все равно хочет остаться при лошадях. Кем? Может быть, зоотехником, ветеринарным врачом, а может, даже жокеем. Есть такие на конезаводах — отец рассказывал. Вот почему надо учиться в школе… Без знаний — никуда! А ведь, наверно, имеются военные кавалерийские школы? Вот бы в такую школу! После нее сразу и командир ты, и конь у тебя…
Весело гудел огонь в печке, в настывшем за день доме становилось тепло. Мать почему-то запаздывала; а есть хотелось — в животе было пусто и холодно. У огня, а все равно холодно… В кастрюле — вчерашний суп, но надо дождаться мать: они всегда вместе ужинают. И хлеба всего маленькая краюшка, не больше фунта. Однако и на завтра нужно оставить: не погонишь лошадей в поле без куска хлеба за пазухой. На морозном воздухе как ни крепись — мысли о еде не уходят… Не лето ведь — ни вкусных кореньев, ни ягод.