Вскрикнули женщины; по толпе пронесся ропот. То ли сочувствовали мальчику, то ли осуждали его, посмевшего поднять руку на самого шамана. Скорее всего, кто как.
Ардана трясло, судороги кривили его заплаканное лицо.
С фермы прибежала, задыхаясь, мать Ардана, Сэсэг отняла нож у сына, бросила его далеко в сторону.
— Люди, — через слезы молила она, обнимая Ардана, — побойтесь неба! Если волкам на съеденье конь не достался, то пусть и нам не достанется… Накличем на себя беду. Не надо…
Шаман отыскал в снегу свой нож, тщательно протер его лезвие шерстяной рукавицей, сунул в ножны; голос у него был тих и проникновенен:
— Нельзя обижаться на человека, если его поступками движет любовь. Я понимаю и прощаю Ардана. Он хоть и табунщик, но еще недоросток, дитя, многое в жизни видит сообразно своему возрасту…
Люди одобрительно шептались: как хорошо говорит шаман, как добросердечен он!
— Но вы-то?! — Голос шамана крепчал. — Вы, многие из которых уже на склоне жизни… Очнитесь! Далеко отсюда, на западе, сыновья воюют с черными фашистами, проливают кровь. А разве убийца Гитлер боится греха? Пусть вся сила богов обрушится на его голову!.. И боги видят, что не из-за лени, не из-за нерадивости ваши дети и вы сами живете впроголодь. Они не засчитают вам во грех, если вы разделаете тушу погибшего коня… Не в уста грех, а из уст!
Он оглянулся, быстро пробежал взглядом по лицам, словно убеждаясь, что тут нет никого лишнего, — закончил почти шепотом:
— А мясо надо поделить. Заберут в колхоз — ничего не получите!
Из толпы раздались крики:
— Сам шаман разрешает!
— А что — высокочтимый святой прав!..
— Приступим!
И только Сэсэг — свое:
— Люди, опомнитесь!
Да старик Балта, качая головой, укоризненно говорил шаману:
— Зачем к такому призываешь? Нельзя идти против законов предков…
Многие уже были на стороне шамана, но время шло, а никто так и не осмелился полоснуть ножом по горлу Пегого…
Отвернувшись ото всех, смотрел на багровый отсвет неба Ардан. Тревожащий огненный свет восходил из-за горы Таряты, будто далеко-далеко что-то горело. Может, то пламя большой войны, бушующее сейчас на великих просторах России? Там отец…
«Услышь меня, баабай, услышь!..»
Сэсэг прижимала сына к себе, нежно и успокоительно поглаживала пальцами его обветренную щеку. «Помощник мой, — с щемящей жалостью думала она, — не успел наиграться, а забот уже, как у взрослого. Каким же камнем легла на тебя смерть Пегого…».
И только в этот момент Сэсэг со всей ясностью поняла, как невыносимо трудно будет Ардану пасти табун без вожака! Она вообще была против, чтоб ее сын, оставив школу, принял табун, но бригадир Яабагшан настаивал, требовал — мужчины, дескать, на фронте, а никто лучше Ардана табуна не знает, он с каждой лошадью знаком, известны ему их повадки, особенности… Как-никак сын табунщика, с пеленок в степи! В конце концов Яабагшан заявил прямо: если Сэсэг будет противиться — значит, она идет против него, Яабагшана, против колхозного руководства, и пусть тогда пеняет на себя! Сэсэг при своем покладистом, терпеливом характере вообще спорить не умела, а тут и подавно — не с кем-нибудь, со зловредным Яабагшаном!
Из минутной задумчивости Сэсэг вывел чей-то удивленный возглас:
— Смотрите, а это ведь бригадир Яабагшан едет!
Неделями он не заглядывает в деревню, но лишь случись что — тут как тут. Необъяснимо!
6
Помрачнела Сэсэг, в горле у нее словно холодный кусочек льда застрял — дышать нечем. Что предстоит выслушать от бригадира? Неужели во второй раз лишатся они коровы? Уж очень всегда Сэрэн правду в глаза резал, критиковал бригадира на собраниях — за это Яабагшан не любит всю их семью. И не только за это… Жжет его то, что давно было. Ищет любой повод, как бы отомстить, отыграться, благо Сэрэн в армии. Даже свою теперешнюю хромоту, полученную от Пегого, бригадир, кажется, ставит в вину Сэрэну… И почему только председатель так доверяет Яабагшану? Говорят, что когда-то, в молодости, Яабагшан спас в горах ему жизнь — председатель как бы вечный долг платит. Да и характером председатель такой, что не один Яабагшан из него веревки вьет…
Бригадир лихо, рысью, подкатил к конному двору, выбрался из легких санок, приволакивая ногу, пошел к Пегому… Изумление отразилось на его властном лице.
— Ого! — вымолвил он.
— Такая беда, — стала торопливо говорить Сэсэг, — судьба, видно… Зачем согласилась я, чтоб мой сынок пас табун…