— Ты, стало быть, материн брат будешь, — сказал младший восторженно. — У нас с материнской стороны совсем родни нету, вот ты и будешь.
«Хочешь, чужаком меня считай, хочешь, дядей, это твое дело, — ответил мысленно Зоро. — Все равно твою мать этой ночью украду... Украду, сынок...»
Младший очень уж на мать был похож.
«Этот парень должен был быть моим сыном», — подумал Зоро и задал вопрос:
— А твоя нареченная которая будет?
И жена парня, сидевшая рядом с Зоро, очень ему понравилась. Он погладил ее по голове.
«И эта красивая сноха моей снохой должна бы быть».
— Ваше здоровье! — Он залпом опустошил два стакана и еще пристальней взглянул на парня. Зрачки у того весело искрились, в глазах плескалась песня. Ага, песня. Зоро заметил, что молодые с такими вот глазами все сплошь голосистые. — А ты петь умеешь, милый?
— Умею, — весело ответил парень.
— Ну, раз так, спой для своего дядюшки.
Пока он пел, Зоро выпил еще и почувствовал, что в глазах у него помутилось... Так скоро?.. А ведь он маленькими стаканами пил... Значит, больше пить не нужно... Зоро не для выпивки-закуски сюда явился... Пусть хозяин пьет, пусть он хмелеет... Пусть сыновья пьют... А у Зоро есть цель... Где же Але?
Старушка суетилась, семенила взад-вперед, и на губах ее играла улыбка.
— Молодец, сынок, — Зоро поднес стакан ко рту и призадумался, то ли пить, то ли не пить, но все-таки выпил. — Ты потом еще лучше петь станешь... Только вот песня твоя не та, сейчас другую нужно... Теперь твой черед меня послушать.
И перед тем как запеть, Зоро закрыл глаза, склонил голову и качнулся всем корпусом и покачивался, покачивался, пока не вырвался первый звук его песни: «А-а-а-ах!..» И вместе с восклицанием он вознес над головой руки, и песня полилась... Пел он хрипловатым, надтреснутым старческим голосом, закрыв глаза и надрывая себе в забытьи душу.
Песня была о горах в красивых камнях и пестрых цветах, о телеге, ползущей вверх по горной дороге, и о волах, идущих к небу, и о круглом просяном поле, что стелется внизу и залито солнцем.
Зоро поднял руку над головой и опустил ее, опрокинул бутылку. И красавица сноха отстранилась, чтобы дать место поющей руке старика. А в песне были и подпаски с зелеными прутьями в руках, и девушки в пестрых передниках на огородах...
Песня была о горах и любви...
Зоро допел песню, но все еще покачивался, весь во власти ее ритма, и глаза у него были еще закрыты, и в ее уже завершенную мелодию вдруг проник зов:
— Але-е-е!..
Хозяин не понял, то ли песня так кончается, то ли имя его старухи назвал Зоро.
Але, бросив дела, съежилась за краешком стола. Не было в ней больше бодрости, кипевшей минуту назад, и исчезла улыбка, прятавшаяся в уголках губ. Просто печальная усталая старушка смотрела и смотрела на своего земляка.
— Але-е-е!.. — Зоро глядел за окно, туда, на горы, где уже гасло солнце. — Если б не было на земле закатов, — певуче зашептал Зоро, — ни полдней, ни сумерек, ни ночей, ни зимы, ни осени. А только теплая весна. Весна да утро... И чтоб не вырастать. Чтоб дитя дитем оставалось. Я на большом камне, а ты в росистой траве с венком на голове. Да, чтоб на голове у тебя был венок, Але... Але...
— Мам, это он тебе. — Все, примолкнув, слушали монолог старика, и младший сын хозяина разволновался. — Ма, да ведь дядя Зоро тебе говорит... Сядь возле дяди Зоро.
А матери было трудно встать.
Сын помог, поднял ее, привел, усадил возле Зоро.
— Марута, Марута! — Зоро встал и обнял старушку.
И старушка прижалась лицом к его груди, а Зоро склонил голову, коснулся щекой волос Але и, полузакрыв глаза, смотрел вдаль, за окно, и певуче звал:
— Але-е!.. Але, душа моя!.. Але-е-е!..