– Маринка, ты что? – удивилась Дарья Сергеевна. – Уже по домам пора.
– Ну уж нет, пока ты мне всё про своего гения не расскажешь, никуда мы не пойдем. Что ты там говорила о следах в Аргентине?
– Ленишься сама заглянуть в интернет? – улыбка слегка коснулась губ, но в глазах светилась тоска. То ли печальная мелодия грусть навеяла, то ли вспомнилось что-то…
Дарья Сергеевна тряхнула головой, отгоняя воспоминания, повертела в руках бокал с «Мартини»:
– Есть несколько свидетельств якобы пребывания Майорана в Аргентине. Все они не слишком достоверны: хочешь – верь, хочешь – нет. Вот тебе одно из них. В 1960 году чилийский физик Карлос Ривера, находясь в ресторане Буэнос-Айреса, в ожидании заказа пытался решить какую-то физическую задачу и писал на салфетке формулы. Подошел официант, извинился, что заставил клиента долго ждать, и с неожиданным энтузиазмом сказал: «У нас иногда обедает еще один человек, который тоже пишет на салфетках формулы. Мы называем его между собой сеньор Тео. До войны он был известным физиком у себя на родине, если не ошибаюсь, тогда его звали Этторе Майорана».
– Ну, знаешь, – Марина скептически поджала губы, – тут ты права: в это свидетельство верится слабо. Твой Этторе специально уехал куда-то, чтобы перестать заниматься физикой, и вдруг пишет формулы на салфетках… Не верю.
Подруга только пожала плечами:
– Ты не знаешь этих людей. Разные, конечно, бывают, но есть и такие, кто дышит этими формулами, вместо воздуха… Хочешь расскажу случай из жизни? Как-то пришел ко мне домой аспирант, Миша Левцов. Сидим, работаем, а Рустама вдруг восточное гостеприимство обуяло: во чтобы то ни стало надо ему в неформальной обстановке с молодым поколением побеседовать о физике. Пришлось стол накрыть. Рустам редко пьет, но с возрастом стал быстро пьянеть. Я Мишке намекаю, что уходить пора, а Рустам его за плечи обнимает: «Ты мой гость, я тебя проводить должен, хоть до троллейбуса». Не могу же я одного мужа в таком состоянии отпустить, пришлось смиренно, как истинной восточной жене, – тут Дашка, прорвавшаяся сквозь солидность Дарьи Сергеевны, хихикнула, и Марина ее поддержала, – склонить глаза долу и сопровождать этих пьянчужек. На троллейбусной остановке, как назло, пивной ларек. Мишка сразу за пиво, ну, он молодой, ему хоть бы что, а я за Рустама испугалась: вдруг сердце прихватит, что тогда делать? На лавочке возле остановки какой-то грязный бомж развалился, даже присесть негде. Физики мои вспомнили последнее заседание Ученого совета, обсуждают представленную на защиту диссертацию, Мишка горячится: «Представляете, Рустам Ибрагимович, диссертант ссылается на формулу, в которой в знаменателе выражение к нулю сводится. Бред это все. Не может такого быть». Рустам головой кивает, а я смотрю: бомж глаза приоткрыл и время от времени на спорщиков моих внимательно поглядывает. Тут троллейбус подошел. Бомж метнулся в троллейбус, и с подножки кричит: «Ребята, вы не правы. Выражение, стремящееся к нулю, очень даже может стоять в знаменателе. Возможны разные варианты. И может быть очень интересная физическая интерпретация». Ой, Маринка, видела бы ты лица и Рустама, и Мишки… По-моему, оба сразу протрезвели. И еще около месяца потом различные варианты просчитывали. Хорошую работу сделали, опубликовали в журнале Physical Review с посвящением: «Неизвестному советчику, указавшему верное направление». Ладно, Маринка, пойдем, поздно уже.
Они уже расплатились и встали, когда к столику приблизился юноша-флейтист:
– Простите, вижу, что опоздал: слишком долго собирался с духом. Может быть… – вздохнул и замолчал.
– Смелее, молодой человек.
Музыкант смущенно пробормотал:
– Хотел сыграть для вас. Не думайте, не из-за денег…
Поднял голову, на серо-голубые глаза упала темно-русая мальчишечья челка.
– Дома нельзя заниматься: соседи говорят, мешаю. Папа, когда был жив, умел укрощать их, а у меня не получается, – застенчиво улыбнулся, – здесь, в кафе – кто-то, как вы, прислушается – и радостно становится: не зря учился…
Марина мягко улыбнулась, села сама, потянула Дашу за руку:
– Садись. Как вас звать, юноша?
– Гарик. Извините, Игорь…
– Конечно, Игорь, мы с радостью послушаем.
– А я с радостью сыграю, – он поднес флейту к губам, взглянул виновато, – простите, грустно будет. Папа говорил: флейта в любом оркестре одинока…
Тягучая мелодия флейты парила над столиками кафе, пробуждая в душах томление о безвозвратно утерянном, обещая несбывшееся, уводя за собой…
***