– Пять часов сражения пролетели как миг. Чад горящих кораблей затянул небо, впрочем, может, просто близилась ночь, – глуховатый голос Сивцова слегка подрагивает, он и сам увлекся рассказом. – Возле корабельных орудий, словно черти в аду, плясали раздетые до пояса, черные от сажи, артиллеристы. От них зависел исход битвы: возглавляемая адмиралом эскадра, окружив противника, в упор расстреливала чужой флот. То справа, то слева раздавался глухой треск сталкивающихся судов: неприятель искал бреши для прорыва. Вспышки, сопровождающие выстрелы, освещали вздымающиеся носы кораблей, похожие на поднятые в отчаянии руки: море не спеша заглатывало свою добычу. Взметнулся в небо сноп искр, на палубу адмиральского фрегата рухнула горящая мачта тонущего корабля. Невысокий бравый матрос, играя мускулами, подтянул штаны, – не удержался от ехидства Сивцов, – и бросился тушить огонь. «Горюхин, снаряд давай, черт тебя побери!» – последнее, что он услышал в жизни: обломок другой мачты пробил ему голову.
– Не до смерти, Федорыч, не до смерти, – младший Горюхин нервно пробегает пальцами по обтянутому курткой животу.
– А как же подвиги? Ладно, герой, живи, – благосклонно кивает Федор Федорович, продолжая рассказ.
– Сквозь мглу прорвался луч заходящего солнца, вместе с ним на сражающихся обрушилась тишина. Она ударила по ушам сильнее свиста снарядов, треска рухнувших мачт, криков, проклятий людей. Тут-то и раздалась команда адмирала: «Горюхин, за мной! На абордаж!».
– А потом зазвучал полонез, – радостно добавил Горюхин старший.
Сивцов с Иваном удивленно переглянулись, словно они и правда уже перемахнули на палубу флагмана противника, размахивая абордажными тесаками и пистолетами кинулись по узким коридорам в бой, и вдруг до них долетел тягучий звук бас-тромбона.
– Это еще откуда?
– Ну, как же, – заторопился бывший тромбонист (впрочем, музыканты бывшими не бывают), – «Гром победы, раздавайся!», все знают, музыка Козловского. Написан по случаю взятия Суворовым Измаила. Впервые исполнен на празднике, устроенном Потёмкиным для Екатерины. Семьсот девяносто первый год, кажется…
– Василий, охолони, ты слишком много знаешь, – Иван покровительственно положил руку брату на плечо. На фрегате-то откуда оркестр?
– Так Федор Федорович – известный меломан. На адмиральском корабле и каюта была для музыкантов. Не слишком роскошная, правда, ну, да и мы не баре. А вот как победа близка – тут нас на палубу выпускали, шторм ли, качка, наше дело – играть: «Славься сим, Екатерина! Славься, нежная к нам мать!» – прогудел хриплым голосом старший Горюхин.
– Ну ты, Вася, горазд врать, – хмыкнул Сивцов. – Только что придумал?
И отвлекся, провожая глазами стайку девчонок-школьниц, похожих друг на друга как близнецы. В черных джинсах, обтягивающих еще худые попки и ноги-тростиночки, в куртках, обманчиво похожих на кожаные, они шагали по двору, словно длинноногие журавли, спустившиеся ненадолго на землю. Федор невольно распрямил сутулую спину, приосанился, пытаясь поймать их взгляды, но уткнувшиеся в смартфоны девчонки видели и слышали только себя.
Зато старушка в меховой безрукавке и фетровой шляпке прошлого века, занятая раскладыванием по баночкам еды для беспризорных котов, слышала и замечала все. Пожевала впалыми, тонкими губами, неодобрительно взглянула:
– Вроде интеллигентные люди. Когда только успевают набраться?
– Не серчай, мать, он на конкурсе «Голос» выступать готовится, – подмигнул Сивцов.
– Отвыступал уже свое, – буркнул старший Горюхин.
– Не отвлекайся, Федорыч, дальше-то что? – Иван поднялся со скамьи и нетерпеливо переминался с ноги на ногу, готовый к подвигам.
– Да что дальше… Матрос Горюхин, конечно, ворвался в каюту предводителя пиратов первым. Красив как Аполлон… Белые полотняные штаны подметают палубу, грудь колесом, чуб как у запорожского казака. Адмирал еще команду отдать не успел, а Горюхин уже вытаскивает на свет прячущегося за парчовыми шторами упитанного коротконогого человечка в красном кафтане и чалме с алмазным пером. Человечек жалостливо оттопыривает губу, плачущим голосом взывает: «Магда, скажи им!». Висящий на стене ковер раздвигается, из-за него появляется женщина. Удлиненные, миндалевидные глаза цвета коллекционного коньяка с золотыми искорками, рассыпавшаяся по плечам копна русых волос, длинные ноги в прозрачных кремовых шароварах, обнаженный живот, который хочется целовать и днем, и ночью…
Федор несколько смущенно вздохнул:
– Пожалуй, слишком увлекся описанием, но приврал не сильно …
– Мальчики, Федя, Ваня, что вы развоевались? Хватит, – бархатное контральто наложницы пиратов звучит завораживающе. ¬– Не трогайте Саида, он не виноват ни в чем.