Центром города была Плас Ройаль, открытая площадь, выходившая на реку. На ее дальнем конце фасадом к реке стояла церковь Св. Людовика, по левую руку от нее находился дом отцов-капуцинов, а по правую — городская тюрьма и караульное помещение. По обе стороны площади выстроились в ряд солдатские казармы. Неподалеку в красивом новом здании разместился монастырь урсулинок и больница милосердия, обслуживавшая на средства, оставленные одним богатым моряком. Для разрешения проблемы с наводнениями в городе, расположенном ниже уровня моря, за городской чертой был выкопан ров, принимавший все стоки из многочисленных отводных канав. Губернатор установил строгие правила строительства и содержания дамбы.
Однако у Сирен не было желания жить в городе. По сравнению с лодкой там было невероятно грязно. Улицы чаще всего представляли собой море грязи, отчего жилые кварталы превращались в настоящие острова, а если на них было сухо, то канавы, пролегавшие посередине, наполнялись отбросами и содержимым ночных горшков, опорожнявшихся каждое утро. Невозможно было уберечь нижние этажи домов от липкой черной грязи, пристававшей к башмакам и туфлям, — ее толстый слой приходилось соскребать лопатой. Собаки и кошки, цыплята и свиньи разгуливали, где придется, копаясь в канавах, трепыхаясь и вереща, выскакивали из дверей, когда их гнали оттуда метлами.
Вдоль речного берега, где стояли корабли, несло прелым запахом зерна, прокисшим вином, протухшей солониной и гниющими бананами с корабля, только что прибывшего из Сан-Доминго, а еще запахами посвежее — деревом и сосновой смолой, табаком и зеленым миртовым воском для свечей, ожидавших на королевских складах отправки во Францию и Вест-Индию на королевских судах «Ла Пи» и «Ле Парам».
По берегу реки было расположено и большинство таверн, кабаков, пивных и игорных притонов. Там собирались солдаты, свободные от службы, и те, кто жил за их счет, — проститутки, воры и проходимцы. Здесь же вдоль дамбы перед Плас Ройаль находился и рынок.
Особых формальностей здесь не соблюдалось. Иногда сооружали временный навес из тростника для защиты от солнца и дождя, но, когда он рушился, как обычно случалось во время осенних бурь, его не торопились менять. В середине зимы, как теперь, фермеры с немецкого побережья привозили на продажу лук, капусту, репу, трапперы поставляли енотов и белок, медвежьи шкуры и вытопленный жир, а рыбаки раскладывали свой улов от озерных креветок и отменной рыбы до черепах на суп. Некоторые хорошие хозяйки-француженки выносили на рынок лишних цыплят, гусей, уток, лебедей и голубей, другие предлагали выпечку. Тут была свободная негритянка, всегда торговавшая сластями, сваренными из молока, сахара и шоколада, или, при отсутствии последнего, из первых двух с добавлением дикого ореха-пекана. Там часто попадались занятые разговорами индеанки из племени чокто со своими корзинками и кожаными изделиями и сушеными лесными травами для приготовления лекарств и приправ.
Этой зимой овощей не хватало, потому что в прошедшем ноябре предатели индейцы из племени чокто нападали на немецкие поселения на побережье ниже города, воровали и захватывали в плен людей. Из-за неспокойной обстановки многие немцы временно оставили свои поля и переселились в город, под защиту солдат, другие вообще уехали навсегда, начать все сначала на новых, не столь отдаленных землях.
Неприятности с индейцами продолжались до сих пор. По соображениям безопасности сейчас не время было пускаться в путешествия по глухим местам: почти каждый месяц до города доходили известия о нападении на очередную партию охотников или торговцев, стоившем жизни. С другой стороны, в смутное время многие торговцы отсиживались дома, а индейцы охотно приняли их товары, если бы их доставили им. Любое дело вязано с риском, надо лишь точно взвесить, стоит ли овчинка выделки.
Вот в каком положении очутилась Сирен. Она хотела избавиться от надзора Бретонов. Для того, чтобы достичь этой цели, ей нужно было вступить в интимные отношения с Рене Лемонье. Если невозможно устроить, чтобы это произошло в уединении, значит, придется обойтись и так. Тогда следовал неизбежный вывод, что это должно произойти прямо в каюте на судне, пока Бретоны спят. Дело было не только в том, что время, отпущенное Пьером на поправку Рене, почти истекло; ее собственная решимость ослабевала, поэтому все нужно было сделать сегодня ночью. Удивительно, насколько все становилось ясным, стоило только взглянуть на вещи беспристрастно.
Публика на рынке представляла собой пестрое сборище. Домохозяйки с корзинами в руках ходили рядом с черными кухарками из зажиточных домов и джентльменами в париках, которые считали себя ловкими покупателями или просто предпочитали самостоятельно вести расходы. Монахиня в белоснежном апостольнике торговалась с женщиной в грязном потрепанном чепце за пучок петрушки. Полуголый индейский воин-чокто важно прошествовал, не обращая внимания на торговлю. За ним шли двое солдат, один в мундире, а другой все еще в ночном колпаке и халате — вольность в одежде, выдававшая в нем родственника мадам Бодрей, как шутили. То здесь, то там попадалась женщина, разодетая напоказ в шелка, которую можно было принять за знатную даму, но, скорее всего она оказалась бы любовницей одного из офицеров. Таких женщин не только открыто содержали, но и свободно принимали даже в губернаторском доме, где, будучи достаточно привлекательными, они могли занять положение выше, чем менее изящные жены колонистов. Губернатор любил хорошеньких женщин.