Рана была ужасной, удар нанесен жестокий. Лезвие, однако, застряло, потому что нож сломался, угодив в ребро, и так и остался торчать там. Рана была косая, рваный порез тянулся от спины к боку, как будто нападавший ударил сзади в тот момент, когда Лемонье обернулся, чтобы схватиться с ним. Придворному повесе крупно повезло, или же он был проворен как бродячий парижский кот, потому что по всем правилам он должен был бы умереть.
Сделав прокладку из одной тряпки, она переложила Лемонье на бок, повернув его к себе. Держа в руке прокладку, она ухватилась за сломанную часть лезвия ножа, торчавшего в спине, сжала и потянула. Лемонье судорожно дернулся, из его губ вырвался вздох. Кровь вспучилась вокруг лезвия, но оно все так же прочно сидело в ребре. Она достала другую тряпку и туго обернула вокруг лезвия, чтобы остановить кровотечение. Сильно нажав, потянула еще раз.
Нож выскочил. Сирен от неожиданности покачнулась назад на поджатые под себя ноги. Она не успела обрести равновесие и съехала вбок, когда Лемонье подтянулся на локте и набросился на нее. У нее перехватило дыхание под тяжестью его тела, прижавшего ее к доскам. Сильная рука схватила ее запястье, стиснув его так, что окровавленное лезвие выпало из онемевших пальцев и звякнуло об пол. Прежде чем она сумела крикнуть, запротестовать, жесткое ребро руки нажало ей на горло, перекрыв воздух, и в глазах от боли ярко вспыхнуло.
— Убийца необычайной красоты, — сказал Лемонье напряженным голосом, сдерживая дыхание, как будто оно причиняло боль. — Попробуете еще раз?
Сирен посмотрела на него снизу вверх недоверчиво. Он был без сознания, она знала точно. Как же получилось, что в одно мгновение он сумел прийти в себя и стал так опасен? Это безошибочно читалось на его лице, в ледяных серых глазах, ясно виделось в твердой линии четко очерченных губ. Это подействовало на нее отрезвляюще, она насторожилась и одновременно разозлилась.
— Жаль, — сказала она сиплым сдавленным голосом, но все же ядовито, — что я не дала вам утонуть.
Рене удивился, различив гнев в ее хриплом голосе и вспыхнувшем лице, искреннее негодование, сверкнувшее огнем в ее глубоких золотисто-карих глазах. Казалось, туман рассеялся у него в голове, и он понял, что не только наполовину раздет, но и промок до нитки. Вода капала с его волос, увлажняя тонкую рубашку на девушке, лежавшей под ним. Он, впрочем, не мог оценить по достоинству ее прелести. Вместе с водой что-то горячее стекало по ребрам за пояс, и это была, как он понял, его собственная кровь.
Ясность мысли длилась лишь мгновение. Туман снова стал сгущаться, сопровождаемый ужасом мутящей слабости. Он едва успел убрать руку с горла девушки. Голова у него словно отяжелела. Он клонил ее все ниже, пока она не опустилась на влажное и теплое возвышение ее груди. Он закрыл глаза. Тихим и бесконечно усталым голосом он произнес: «Я, кажется, ошибся. Смиренно прошу …»
Он не закончил фразу, хотя Сирен казалось, что его губы все еще шептали извинения. Минуту она лежала неподвижно, пытаясь разобраться в обуревавших ее чувствах жалости и гнева, восхищения, разочарования, презрения и чего-то еще, что было связано с настоящей мужской силой, которую она ощутила в этом человеке в то короткое мгновение, когда находилась в его власти.
Но на ее юбку сочилась кровь. Вскрикнув от раздражения и тревоги, она отпихнула его от себя, снова нашла свои сложенные тряпки, наложила на его рану и крепко прижала, оглядываясь в поисках полотна, чтобы закрепить повязку.
Лодка накренилась — верный признак, что кто-то ступил на борт. Сирен замерла от внезапно накатившего необъяснимого страха, когда чья-то тень легла на палубу перед дверью. У нее мелькнула мысль о тех двоих, что пытались убить Лемонье.
Человек вошел в каюту, остановился и смачно выругался.
— Гастон, — воскликнула она, — давно пора!
— Во имя всех святых, чем это ты занимаешься? Режешь кого-нибудь?
Самый младший из Бретонов подошел ближе — широкоплечий юноша не выше среднего роста, буйно вьющиеся каштановые волосы стянуты на затылке, открывая золотую серьгу в форме обруча, которую он носил только в левом ухе — из правого такое украшение вырвало бы отдачей при стрельбе из мушкета. Его кожа была медно-красного оттенка — свидетельство рождения от матери-индеанки, а глаза ярко-голубыми. Он бросил на нее укоризненный и в то же время понимающий взгляд.
— Я хотела выловить камзол, — коротко объяснила Сирен, потом кивнула на тряпку под рукой. — Иди, подержи ее, пока я наложу повязку.
— Ты плавала за ним? С ума сошла, что ли?
— На камзоле были серебряные галуны.
— A-a.
Объяснение было исчерпывающим. Гастон опустился рядом с ней на колени, чтобы помочь. Он сказал покорным тоном: «Отец и дядя Пьер изрежут меня на мелкие кусочки.»
— Будешь знать, как гоняться за каждой юбкой.
— Бессердечная ты женщина. У тебя нет ни малейшего представления, что чувствует мужчина, когда видит красивую и на все согласную женщину.
— Ах, красивую? — Продолжая свое дело, Сирен скептически взглянула на него.
— Ну, по мне она была красивая, по крайней мере, до тех пор…
— Не хочу слушать!
— Но, дорогая, я всего лишь собирался сказать: до тех пор, пока я не увидел ее при свете!
— Конечно, собирался. Убери руку.
Он повиновался.
— Я бы не стал оскорблять твой чистый слух подробностями того, что произошло между мной и этой женщиной. Во-первых, это уже не так забавно, ведь ты уже больше не вспыхиваешь при этом, как бывало, а во-вторых, недостойно мужчины. Кроме того, дядя Пьер шкуру бы с меня спустил, если бы услышал.