Сирен позволила снять с себя халат Рене. Стоя перед жарким огнем камина в гостиной в его шелковой ночной рубашке, она поворачивалась то туда, то сюда, по указу поднимала руки, наклоняла голову или держала ее прямо, как требовалось. Пока Рене отсутствовал, она пришла к тягостному решению, что сопротивляться по поводу одежды бесполезно. Она и так находилась в достаточно невыгодном положении, живя в его доме в полной зависимости от него, чтобы еще и оставаться полуобнаженной. Ее беспокоили те уступки, на которые она шла Это выглядело так, словно ее принуждали шаг за шагом отступать. Что из этого получится, ей не хотелось загадывать, но пока она не видела выбора.
Помимо своей воли Сирен начала интересоваться предметом обсуждения, когда мадам Адель спросила, какие она предпочитает цвета, фасоны и ткани, и заговорила о последнем крике моды в официальном придворном наряде — robe а lа frаncаisе ((фр.) — платье на французский лад).
— Боюсь, я не слишком разбираюсь в моде, — наконец сказала Сирен решительным тоном.
— Да в чем там разбираться, кроме того, что вам идет? — пожала широкими плечами мадам Адель. — Госпожа Помпадур сейчас питает такое пристрастие к розовому и персиковому, голубому и серому; все должно быть выдержано в этих бледных изящных тонах. Но я думаю, дорогая, что они вам не подходят: на вас они просто поблекнут. Более насыщенные цвета, да, яркие и чистые. Вот что вам нужно при ваших волосах цвета светлой патоки. И ткани лионской выделки, расшитая парча — вот именно! Я вижу вас в платье густого сине-зеленого цвета с вышивкой золотом. Что скажете? Или, может быть, темно-кремовый. Только не с серебром, как у Помпадур, а с золотом?
Сирен нахмурилась.
— Но ведь эти ткани очень дорогие?
— Ну и что? Месье Лемонье сказал, вы должны получить лучшее из того, что можно достать. — Женщина бросила на Рене лукавый и чуточку коварный взгляд и назвала цену, заставившую Сирен задохнуться от изумления.
— Тратить так много на то, чтобы прикрыть тело — это неправильно.
— Все так поступают, дорогая. Кроме того, это служит не только для того, чтобы прикрывать тело, но и поднимать настроение, заставлять думать, что мы здесь, в нашей далекой провинции, не так отделены от Франции, и ее великих дел.
— Я люблю Луизиану.
— Я тоже, но вы должны признать, что это не прекрасная Франция!
Рене сидел в кресле сбоку от камина, вытянув и скрестив ноги, сложив руки на груди. Он смотрел, как Сирен поворачивается в разные стороны, тихо наслаждаясь видом ее стройной фигуры под шелком ночной рубашки, озаренной пылающим оранжево-красным пламенем позади. Ее покорность оказалась неожиданной и тревожила его. По некоторым причинам, в которых ему не хотелось разбираться, он чувствовал себя виноватым, словно беспутный повеса. Не помогало делу и сознание того, что она, вероятно, видела его в таком же свете. Он дал ей все основания придерживаться такого мнения; и все-таки его раздражало, что его намерения понимались так неправильно. И еще больше он злился оттого, что понимал: он действительно не хотел бы ничего иного, как только изображать распутника.
Сирен бросила на Рене взгляд из-под ресниц, удивляясь, что он готов так глубоко залезть в свой карман ради того, чтобы одеть ее, размышляя, как далеко он зайдет, чтобы удовлетворить свою прихоть и увидеть ее в пышном наряде. У нее на секунду перехватило дыхание при виде его горящих глаз. Она видела такое выражение раньше. Он хотел ее.
Она знала, что его притягивает к ней вожделение; даже если бы она этого не чувствовала,
он сказал ей об этом совершенно ясно. И все же до сих пор она не понимала, насколько оно велико. Оно прикрывалось его самообладанием, думала она, тщательно пряталось от нее. Догадаться о причине было нетрудно. Это можно было использовать как оружие — оружие против него.
— Парча кремового цвета, расшитая золотом, — мне нравится, как это звучит, — задумчиво произнесла она вслух в ответ на слова портнихи, в то же время посмотрев на себя вслед за взглядом Рене, казалось, устремленным на нижнюю часть ее тела. Заметив, как ее фигура вырисовывалась на фоне огня, она застыла. Усилием воли она сдержала порыв немедленно отодвинуться от камина. Ее охватил гнев, и она напрягала память, вспоминая самый дорогой материал. — Но мне еще нравятся более темные, персиковые оттенки. Я представляю себе атлас, отделанный алансонским кружевом, — кружевной верх, чтобы сквозь него лишь чуть-чуть проглядывал персиковый цвет. Ну как?
— Великолепно, дорогая, — сказала мадам Адель, опускаясь на колени и широко разводя руки, чтобы измерить расстояние от талии Сирен до пола.
— И можно ли еще расшить это золотом? — Сирен подняла руки, словно распахнув объятия, полностью открыв себя взору Рене, немного повернувшись, так что оказалась перед ним в профиль, и глубоко вдохнув, отчего ее груди поднялись гордыми полушариями.
— Несомненно. Это будет наряд, достойный королевы.
— Прекрасно, — сказала она, послав Рене ангельскую улыбку. — Вот чего я хочу.
Месть женщины на содержании — устроить себе такое роскошное содержание, какое позволяют средства владельца. Рене наблюдал, как Сирен прибегла к ней, и его грудь стеснилась от иной боли, не той, которая горела в его чреслах. Это он довел ее до такого состояния, ее, которая была приветливой, искренней и прямой и не нуждалась в таких мелких способах мщения. Он не хотел, чтобы так получилось, но это не оправдание. Ему придется возместить ущерб каким-нибудь образом, каким-то способом. Вполне возможно, что это окажется приятным занятием.