— Ну как же не читала?! Читала, конечно, читала! — воскликнула она, пристально глядя на своего соседа. — Так вы — Шолом-Алейхем! — И, взволнованная этой приятной неожиданностью, горячо продолжала: — Вы знаете, меня и ее, Витину маму, так захватила в Сибири ваша книга. Прекрасная книга «Тевье Молочник». Мы так гордились мужеством Годл и, поверите ли, обе плакали над страданиями героини, будто мы заново пережили всё, и тяжелое и светлое. В Годл мы узнавали самих себя. А разве такие самоотверженные борцы, как Перчик, не были рядом с нами? Как точно, как жизненно, как правдиво описаны их чувства, их борьба, их ссылка в Сибирь!
Словно к родному внуку, привязался Шолом-Алейхем к Вите. Всякий раз, входя в холл гостиницы, он приносил мальчику подарки, придумывал игры для него, рассказывал веселые сказки, начиная их словами:
— Сказки должны быть веселыми. Лучше смеяться, чем плакать. Даже доктора говорят: смеяться детишкам очень полезно…
Шли дни. Женщина с мальчиком ждала парохода, которым собирались ехать на родину.
Писатель тоже оставался в гостинице. К нему должен был после лечения вернуться старший сын Михаил, болевший туберкулезом. Шолом-Алейхем очень волновался, дожидаясь Михаила, чувствовал себя совсем разбитым, часто подходил к столу, брал графин и наливал полный стакан воды.
— Почему вы так много пьете? — спросила его как-то женщина.
— Это все моя болезнь, — ответил Шолом-Алейхем. — Меня мучает жажда. Я пью столько, что, кажется, целого моря было бы мало. — И, словно смутившись оттого, что невольно жалуется, тут же продолжил шутливым тоном: — Одно могу сказать: хотя судьба забросила меня в чужую страну, в чужой край без всяких средств к существованию, я уверен, что с голода не умру. Умру я от жажды. А это лучше. Пусть не говорят: «Шолом-Алейхем умер от голода…» Фи!.. От жажды — гораздо оригинальней. Голодной смертью умирает множество евреев, от жажды только один — Шолом-Алейхем. — Он улыбнулся, подошел к буфету и попросил налить стакан воды со льдом.
К вечеру стало известно, что прибыл наконец пароход и женщина с ребенком завтра отъезжают в Россию. Шолом-Алейхем, сильно взволнованный, почти не отходил от Вити. Втроем пошли погулять к гавани.
— Видишь пароход, Витя? — грустно сказал Шолом-Алейхем. — На нем ты завтра от меня уедешь.
— Я не поеду! — отчаянно выкрикнул мальчик, вцепившись ручонками в плащ Шолом-Алейхема, и потянул его назад, в город, подальше от порта.
— Ты обязательно должен ехать, Витя! И я тоже скоро туда приеду. Вот увидишь, какая это чудесная страна. Там много дремучих лесов, широких привольных полей, смотришь, и конца-краю не видно. Там большие, шумные города и тихие села, утопающие в вишневых садах. На крышах хатенок живут важные аисты, а небо… о… совсем не похожее на это, что сейчас у нас над головой, — оно там яркое, даже больно смотреть, и в этом голубом небе носятся ласточки! — Шолом-Алейхем говорил с такой щемящей тоской и с такой любовью, что мальчик завороженно смотрел на него, инстинктивно чувствуя и восторг, и боль своего большого друга.
Некоторое время шли молча.
Поеживаясь от влажного, пронизывающего ветра, женщина тихо, с грустью проговорила:
— Там, я слышала… опять погромы.
— Не печальтесь, — встрепенувшись, словно опомнившись, обернулся к ней Шолом-Алейхем. — Вы увидите, возродится из пепла Россия, станет свободной. Я убежден, скоро взойдет солнце над нашей страной, над ее истерзанным народом, над всеми нами.
Он говорил так искренне, так убежденно, что ей стало легче на душе.
…Утром они, как обычно, встретились в холле. Увидев своего дорогого старшего друга, Витя бросился ему навстречу. Шолом-Алейхем подхватил мальчика на руки.
Женщина растроганно смотрела на них. Она понимала, какой тяжелой будет разлука.
— Меня очень тревожит ваше предстоящее путешествие, — обратился к ней Шолом-Алейхем. — Дорога не безопасна. Как бы чего не случилось… Что тогда будет с мальчиком?
— Ничего не поделаешь. Я должна ехать. У меня задание… Да и ребенка…
— Ребенка пока оставите у меня. Пройдет это лихолетье, и мы с ним вместе вернемся.
— Нет. Это невозможно, — ответила женщина. — Покойная взяла с меня слово, что я сразу же отвезу Витю к ее родителям.
Шолом-Алейхем усадил мальчика на диван и, озабоченный, принялся ходить из угла в угол, что-то обдумывая. Потом остановился, круто обернулся к женщине и воодушевленно проговорил:
— Раз вы непременно должны взять Витю с собой, то я кое-что придумал.
Он подсел к подоконнику, вынул блокнот и принялся писать.