— Абсолютно в этом не сомневаюсь! — отозвалась графиня. — Уверяю вас, я не подвержена глупым страхам. Думаю, нужно что-то посерьезнее обычной грозы, чтобы разбудить меня и заставить мучиться бессонницей. У нас в Стэньоне сильные грозы достаточно обычное дело. Ах, вот наконец и чай! Бедняжка Друзилла! Жаль, что у нее не хватило терпения его дождаться — ведь обычно она разливает чай. Ну, ничего не поделаешь, придется на этот раз все сделать мне.
По мере того как сгущались сумерки, буря разбушевалась не на шутку. Не успевал стихнуть один оглушительный раскат грома, как вслед за ним раздавался другой, еще более ужасный. Казалось, небеса над Стэньоном были готовы вот-вот разверзнуться и поглотить злополучный замок со всеми его обитателями. Ветер, будто обезумевший дикий зверь, тряс тяжелые деревянные ставни, пронзительно завывал в каминных трубах и дымоходах, вздымая тучи золы в очаге, зловеще стонал в многочисленных темных коридорах и закоулках замка, издавая порой ужасающий вопль, который заглушал даже грохот грома.
Воспользовавшись тем, что его покровительница благоразумно удалилась в постель, Шаплэн тоже незаметно ушел к себе. Жервез и Тео остались в гостиной одни. Эрл закурил и предложил кузену присоединиться к нему, но тот отказался.
— И тебе не советую! Стоит только тетушке унюхать запах табака в этой комнате — а уж будь уверен, она унюхает! — как начнется такой тарарам, что и буря покажется детской забавой, можешь не сомневаться!
Жервез расхохотался:
— И что же она сделает, по-твоему? Отшлепает меня?! Боже, клянусь, у меня от страха сердце ушло в пятки! Она страшная женщина, Тео!
Кузен улыбнулся:
— Ну ты и шутник, Сент-Эр! Будто я не знаю, что тебе и дела нет до того, сердится она или нет. Все это сплошное надувательство с твоей стороны — на самом деле ты просто наслаждаешься каждой минутой этого спектакля!
— Военная выучка, Тео, только и всего! Врага следует прежде всего ввести в заблуждение, — твердо заявил Жервез. — Не переживай — к утру в комнате и без того будет полно дыма, так что никто не заметит, что я курил. Мой маленький грешок останется без последствий. Конечно, это дурная привычка, но я приобрел ее еще в Испании, а потом, сколько ни старался, так и не смог от нее избавиться. Да и не думаю, что это так уж необходимо. Господи ты боже мой, вот это ветер! Еще немного, и тебя просто выдует из твоей башни.
— Только не меня! Если хочешь знать, стены там такие толстые, что я буду сладко спать всю ночь, а вот тебе, боюсь, придется куда хуже!
— Можешь на это не рассчитывать, черт подери! Я привык к грозам еще в Испании, теперь могу спать мертвым сном, даже если буря разразится прямо над моей головой. Я позаботился сказать Турви, чтобы он погасил огонь в камине, так что, когда приду, там хоть дыма не будет. Как сказала бы ее милость, я редко ошибаюсь в подобных вещах.
— Во всяком случае, можно хотя бы надеяться, что ветер разгонит тучи и очень скоро выглянет солнце. По-моему, еще рано расстраиваться из-за того, что из затеи с балом ничего не выйдет. Да и потом, если честно, я думаю, на самом деле это уж не такая страшная буря, как можно подумать судя по завыванию ветра. Я-то к этому привык, но вот ты… Тебя ведь так долго не было! Ты, пожалуй, будешь дрожать под одеялом от страха всю ночь напролет, представляя, что это стонут и вопят во тьме души бедных грешников.
— Да нет, я еще не забыл все прелести Стэньона в дурную погоду. Так что пойду-ка спать. Представь себе, Тео, один вечер в компании моей досточтимой мачехи — и я устал так, будто участвовал не меньше чем в дюжине кавалерийских переходов!
— К этому я тоже привык, — мрачно буркнул Тео.
Они покинули гостиную вместе, рука эрла чуть заметно сжала плечо кузена. На Парадной лестнице и в полумраке коридоров мерцали одинокие огоньки свечей — сразу же по приезде в замок эрл очень мягко, но весьма доходчиво объяснил экономке, что не имеет ни привычки, ни желания укладываться спать в десять часов и не намерен блуждать в темноте, поэтому надеется, что замок будет освещаться допоздна. По этой причине в холле теперь обязательно оставались два лакея, чьей обязанностью было тушить свечи только после того, как эрл закроет за собой дверь спальни. Вот и сейчас они с самым равнодушным видом слонялись взад и вперед в ожидании хозяина. Жервез усмехнулся:
— Мой бедный Турви! Никак не может привыкнуть к прелестям сельской жизни. Ему, бедняге, непонятно, как это можно пробираться ощупью к себе в комнату при свете одной-единственной свечи. Остается только надеяться, что он не бросит меня из-за всех этих кошмарных неудобств! Ни одному лакею до него не удавалось наводить такой блеск на мои сапоги!
— И таким невероятным образом завязывать тебе галстук! — с иронией фыркнул Тео.
— О нет, боже упаси! И как это тебе только пришло в голову?! Чтобы я подпустил лакея к моему галстуку?! Да никогда в жизни! Впрочем, Тео, твои слова не пропали впустую! Я тоже нахожу, что этот восточный стиль, который вызвал у тебя такое изумление, несколько вульгарен. Узел прямо под подбородком. Решено! Вот завтра ты увидишь, какой я сделаю трон любви!
— Отправляйся лучше в постель! Уже слишком поздно, чтобы валять дурака! — расхохотавшись, сказал Тео. — Спи спокойно!
— Даже не сомневайся! Я зеваю уже не меньше часа. Доброй ночи, кузен!
Эрл прошел к себе в спальню, где верный Турви ждал своего господина, глядя на почти потухший камин.
— Чертовски мерзкая ночь, — буркнул Жервез.
— Совершенно верно, милорд.
— Мой кузен, однако, считает, что мы не должны тешить себя пустой надеждой, будто после бури небо непременно прояснится и выглянет солнце.
— В самом деле, милорд?
— Но мне почему-то кажется, — продолжал эрл, вытаскивая драгоценную булавку из пресловутого восточного галстука и кидая ее на туалетный столик, — что если выйти наружу, то окажется, что там не так уж страшно, как представляется, когда сидишь за закрытыми дверьми и слушаешь завывания ветра.
— Если ваша милость не настаивает, я бы все-таки предпочел остаться здесь и не подвергать себя разгулу стихии.
— Мои сумасбродные желания отнюдь не простираются настолько далеко, — мрачно буркнул эрл.
Турви поклонился. Но лицу его было видно, что он отнюдь не считает себя побежденным и готов обсуждать эту тему и дальше. Но его хозяин недовольным жестом положил этому конец, дав попять, что желает раздеваться в молчании. Лакей подал ему ночной халат, и Жервез отпустил его, усевшись перед туалетным столиком, чтобы подпилить ногти. Турви между тем собрал разбросанные по всей комнате принадлежности туалета, пожелал хозяину доброй ночи и выскользнул в соседнюю комнату, откуда еще некоторое время доносились его шаги, звук открываемых и закрываемых ящиков и какой-то скрип.
Подправив ногти, эрл погасил горевшие на туалетном столике свечи, закрыл дверь и, обнаружив, что она то и дело со скрипом приотворяется, сунул в щель сложенный в несколько раз клочок бумаги, после чего взобрался на свою огромную кровать. Ее украшало нечто вроде балдахина внушительных размеров с тяжелыми, расшитыми золотом темно-алыми портьерами, которые плотно задергивались, отгораживая спящего от всего окружающего мира. Но Жервез, который во время военной кампании несколько раз лишь чудом избежал смерти благодаря тому, что спал на открытом месте, категорически запретил лакею задергивать их. Он со вздохом откинулся на подушки, придвинул поближе стоявшую у изголовья свечу и, немного поколебавшись, взялся за книгу. Ее прислала вдовствующая графиня, после того как он несколько необдуманно объявил, что она ранее ему не попадалась. Называлась книга «Самообладание», а поскольку, по словам графини, была просто очаровательна и весьма полезна именно для него, то эрл с тяжелым вздохом открыл ее, не ожидая найти в ней ничего особенного. Гром по-прежнему оглушительно грохотал над его головой, ветер свирепо стегал окна тугими струями дождя. Но этот оглушительный грохот, от которого, казалось, сотрясались стены, был так же бессилен помешать его глазам слипаться, как и высокоморальная книга миссис Бартон. Вскоре Жервез заметил, что буквы расплываются перед глазами, поэтому отшвырнул книгу в сторону, задул свечу и минут через десять уже спал сном младенца.