Возле хижины нашлась груда грязно-белого битого кирпича Схватив один из обломков, Хейзел стала бить им по наручникам. Она с силой опускала камень на железо, и в стороны разлетались искры, напоминая о звездном ночном небе, которое, наверное, станет последним, что увидит Хейзел перед смертью. Кольца наручников гнулись, врезаясь в тело. Камень окрасился кровью. Наконец один из замков не выдержал и открылся. Хейзел освободила распухшее запястье из оков и, обернувшись, увидела, что Питер пришел в себя и пытается подняться с земли. Подбежав к Маллику, она изо всей силы ударила его ногой в лицо, бросилась к двери, навалилась на нее всем весом и, барабаня кулаками, стала громко звать мать. Наконец, отойдя на шаг, она выбила дверь здоровой левой ногой. В хижине стояла кромешная темнота, изнутри не доносилось ни звука.
— Мама! — ворвалась с отчаянным криком в темную хижину Хейзел, оставляя за собой клубы пыли.
Внутри пахло горькой полынью. Когда глаза привыкли к темноте, Хейзел рассмотрела стол со стулом и два завешанных грязными шторами окна: одно справа от нее, возле плиты, а другое — напротив входа. Под окном, в темном углу виднелись очертания кровати и лежащего на ней человека. Тлетворный запах ощущался все явственнее.
Дочь бросилась к матери, запах усилился. Эмили Микаллеф неподвижно лежала на спине, не подавая признаков жизни. Ее щеки впали, а лицо было в пятнах засохшей черной крови. Хейзел рухнула на колени и тихо заплакала, словно заблудившийся в лесу ребенок:
— Нет, нет, нет…
— Встать!
В дверном проеме черной тенью стоял Питер. Ноги чуть согнуты в коленях, а в руке блестит острое лезвие длинного разделочного ножа. Таким ножом отец когда-то, когда Хейзел была еще маленькой девочкой, потрошил рыб.
— Иди к черту! — закричала она в ответ.
— Делай все, как я скажу, если хочешь, чтобы твоя мать жила.
Хейзел медленно поднялась на ноги и, став к преступнику лицом, произнесла:
— Будь Эмили жива, я бы беспрекословно выполнила все твои требования, Питер! А теперь не буду! Видишь, она умерла! Что бы ты ни задумал, придется применить силу, потому что я больше не предлагаю тебе свою жизнь!
Маллик вошел в хижину, чиркнул в темноте спичкой и поднес дрожащий огонек к небольшой масляной лампе. Комната наполнилась тусклым желтым светом, и Хейзел увидела, что лоб Питера покрыт пятнами крови, а нос разбит в лепешку, но убийца сохранял хладнокровие — казалось, что боль над ним не властна.
На стене слева от себя Хейзел заметила фотографии. Беглый взгляд подтвердил подозрения, что на них изображены жертвы Маллика. Он фотографировал их и вывесил в ряд.
— У нас состоится сделка, Хейзел, потому что твоя мать жива! — произнес Питер.
При свете лампы она вновь посмотрела на Эмили и на этот раз разглядела слабое движение глаз под тонкой кожей опущенных век.
— Она всего лишь спит, — пояснил Усыпитель. — Есть такое растение, пиретрум девичий — оно оказывает болеутоляющее и снотворное действие.
— Накачал ее лекарствами? Ты, ублюдок…
— Твоя мать находится на грани жизни и смерти. Я дал ей не только пиретрум девичий от боли, но и настойку лакричника для разжижения крови. А это опасная смесь, и сердце может остановиться в любой момент. Правда, стоит сделать одну инъекцию тимьяна, и она будет спасена.
— Ей восемьдесят семь лет! Думаешь, она выдержит?! Неужели не мог просто привязать ее к стулу, как делают в домах для умалишенных?!
Питер стоял за столом, и, несмотря на тусклое освещение, его бледное лицо сияло, как начищенная монета. В руке по-прежнему зажат нож, но пока острие направлено вниз.
— Ты сказала правду о гордости. В Библии под «гордостью» понимают непомерную гордыню, а это есть смертный грех. Я имею полное право гордиться собой, моя гордость праведная и благочестивая! — Маллик кивнул в ее сторону. — А твоя?
Он обогнул стол и подошел к Хейзел. На изуродованное лицо упала полоска света.
— Теряем драгоценное время, — напомнил убийца. — Сейчас я отдам тебе нож, Хейзел. Ты знаешь, что нужно делать!