— Это не вызвало подозрений?
— Вероятно, все считают, что я переберусь жить в общину и проведу там остаток дней среди своих вещей. Представляете, какая досада! Впрочем, я это заслужил, а они пускай жалуются сколько угодно.
— Давайте присядем и поговорим, отец мой, — предложил Саймон.
Старый пастор провел гостя в гостиную, где еще сохранились два стула и прочный деревянный стол. Старик с трудом опустился на стул — у него был рак позвоночника.
— Сильно мучает спина? — участливо поинтересовался Саймон.
— Достаточно сильно. По крайней мере не дает забыть, что я еще жив! — Пастор посмотрел на тяжелый черный саквояж, который Саймон поставил на стол. — Как все произойдет?
— Постепенно и без боли. Вы никого не ждете?
— Обычно ко мне захаживают часто, но я задернул шторы, будто меня нет. Да и на стук можно просто не отзываться… Знаете, у меня только есть просьба.
— Просите что угодно.
— Я бы хотел помолиться.
— Мы обязательно помолимся, отец мой.
— Я предпочитаю молиться по канонам церкви, не так, как вы. Хочу обратиться к Господу Богу и попросить прощения за деяние, которое, как вы знаете, является грехом.
— Уверен, Господь простит вас ради нашего великого общего дела.
— И все же позвольте мне помолиться.
Саймон подумал немного, после чего снял сумку со стола и опустил на пол. Поставив локти на стол, он приподнял руки, пастор взял их в свои и, закрыв глаза, приступил к молитве: «Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое. Да придет царствие Твое. Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь. И остави нам прегрешения наши, яко же и мы оставляем должникам нашим. И не введи нас во искушение. Но избави нас от лукавого. Яко Твое есть царство, и сила, и слава ныне и присно и во веки веков. Аминь». Пастор открыл глаза.
— Концепция греха очень интересная. Как по-вашему, Саймон?
— Довольно занимательная.
— В староанглийском говорится о долгах, но говорить о прегрешениях для меня намного интересней. На этом свете душа рассматривается как определенная территория, на которую любой может ступить без позволения. Но мы прощаем им прегрешения.
— Вы боитесь, отец Прайс?
— Нет. — Пастор убрал руки со стола. — Просто я позволяю вам совершить грех, но Господь простит нас обоих.
— Господь услышит наши молитвы. Мы снова станем единым целым и создадим праведный союз.
— Сын мой, сядь по правую руку от меня, пока я буду молиться за то, чтобы враги твои стали пылью под ногами.
Саймон снова поставил саквояж на стол и открыл.
— У нас нет врагов. Те, кто выступает против нашей веры, просто останутся позади. Они будут жить, утратив нашу веру. Мне искренне жаль их.
Он вынул из саквояжа пузырьки с травами и расставил на столе. Пастор с интересом следил за его действиями.
— Скляночки с порошками станут инструментом смерти моей?
— Это белладонна, — объяснил Саймон. — Благодаря ей вы заснете глубоким сном.
— А что потом вы сделаете со мной?
Саймон встал из-за стола, взяв пузырек с белладонной. На кухне пастора он нашел две чашечки и чайник. Саймон поставил чайник на плиту и вскипятил воду. Через полуоткрытую дверь он видел сгорбленную фигуру старика, сидящего за столом. И вновь неутомимый странник подумал, как жестоко давать человеку плоть лишь для того, чтобы он стал свидетелем ее разрушения и гибели.
В детстве Саймон и Питер часто лежали под одним одеялом и сравнивали свои тела: напряженные плечевые мускулы, идущие по плечу и под ключицей, тонкую кожу под глазами, головки пенисов. Любая часть одного тела повторялась в другом, будто повторялась и сама жизнь. Саймон видел себя в возрасте Питера, чувствовал, как его жизнь проходит через жизнь брата, словно электричество по проводам. Их бренное существование представлялось в виде раскаленной спирали, помещенной в стеклянный сосуд, из которого выкачали воздух. Спираль очень скоро сгорит. Бремя, возложенное на братьев Господом, стало благословением для них обоих. Вот так, через общую слабость, Саймон понял истинное призвание, свое и брата.
— Я разрублю вас пополам, — ответил он наконец на вопрос пастора. — Как разрубают кокос, чтобы добыть молоко.
Старик повернулся к нему:
— Мне будет больно?
— Обещаю, боли вы не почувствуете.
— Тогда, пожалуй, приступим, сын мой.
Чайник закипел, и Саймон заварил для пастора специальный чай из белладонны. Отец Прайс пил заваренное снадобье маленькими глоточками, улыбаясь гостю, в котором видел своего спасителя. Глаза старика начали слипаться.