— Да, — откликнулся он. — Его отстранили от занимаемой должности на четыре месяца без содержания.
— Ого!
— Все будет хорошо! Мы с ребятами скинулись и отослали ему небольшую сумму.
— Пошли ему и от меня пятьсот долларов, — попросила она. — Скажи-ка вот что. — Кружка Джеймса застыла на полпути ко рту. — Тебе француз нравится?
Уингейт медленно поставил кружку на колено.
— В каком смысле нравится?
— В прямом! Он тебе нравится? Понимаешь, когда Севиньи восстановят в должности через четыре месяца, вряд ли его гостеприимно встретят в родном участке. Мы могли бы пригласить его к себе.
— Конечно! — торопливо согласился Уингейт. — От него будет большая польза на участке! Севиньи классный и очень дисциплинированный полицейский!
— По-моему, он помешан на дисциплине, Джеймс.
— Что ж, бывает!
— Ладно, приспособится! — решила Хейзел, а Уингейт весело рассмеялся.
Она с трудом поднялась, проковыляла на кухню и вылила остатки кофе в раковину. Хорошего понемногу! Даже чашка кофе может вызвать нежелательные последствия для больного желудка. Опираясь о раковину, Хейзел собиралась с духом и пережидала, пока боль в ногах утихнет. Стоя в дверном проеме, за ней наблюдал Уингейт.
Джеймс, мне не дает покоя одна мысль, — неожиданно произнесла она.
— Какая мысль? — Зимба или Тонга?
— Что Зимба или Тонга? — с улыбкой переспросил Джеймс. — Помнишь пуму? Как звали ту бедняжку?
— Дейв! — ответил он, и его улыбка стала шире.
Со сном дела обстояли плохо. В темноте накатывала волна непонятного страха и становилось совершенно не до сна! Хейзел ругала себя на чем свет стоит за надуманные глупости и страхи, и тем не менее заснуть в темноте не получалось. В новогоднюю ночь, после того как Эмили задремала в импровизированной спальне на первом этаже, она долго сидела у себя в комнате со включенным светом и прислушивалась к праздничному шуму на улицах, эхом разносившемуся над макушками деревьев. Ровно в полночь отовсюду раздались радостные крики. «Вот оно — настоящее единение!» — с грустью подумала Хейзел.
В первый новогодний день утром первым делом по телевизору показали традиционный «Парад роз», а потом футбольный матч. Мать и дочь целый день не заходили в кухню, перебиваясь чипсами, чесночными хлебцами и поп-корном. К пяти вечера, когда за окном стемнело, Хейзел казалось, что она опустошила все запасы торгового автомата. Тогда же мать заявила, что хочет провести первую ночь в новом году в своей постели. Не спеша вдвоем они поднялись по лестнице, и в семь часов Эмили была уже в кровати.
— С Новым годом, Хейзел! — сказала мама, укладывая тонкие руки сверху на простыню.
— И тебя тоже! — откликнулась дочь.
Позже она лежала на кровати в своей спальне с открытыми глазами. Наступила глубокая ночь, а Хейзел не могла отвести взгляда от желтого круга света на потолке, отбрасываемого настольной лампой. В который раз перед глазами возникла картина разлетевшихся по хижине мозгов Питера Маллика и падающего на пол, словно надломленного тела. Вновь охватило удивительное чувство, что жизнь продолжается. А те люди, с молитвой на устах отдавшие себя в руки Маллика, — за что умерли они? Если единственный человек с глубокой верой прав, тогда он пророк. Если нет, тогда глупец. Но кто умер в той лачуге в лесах? Пророк или глупец? А кто выжил? От этих мыслей Хейзел обдало холодом с ног до головы.
Прошел час, а сна не было и в помине. Хейзел вышла в коридор и бесшумно толкнула дверь в комнату матери. Эмили тот час открыла глаза.
— Хейзел? Это ты?
— Да, я. Можешь подвинуться?
— Зачем?
— Лягу с тобой.
Пристально посмотрев на стоящую у края кровати дочь, Эмили Микаллеф с трудом подвинулась, а Хейзел поправила простыню.
— Со мной все хорошо, милая.
— Знаю и все равно боюсь упускать тебя из виду.
В полумраке она разглядела едва заметную улыбку матери.
— Ты не хочешь оставаться одна.
— Ага, — призналась Хейзел, — и это тоже.
— Я слишком устала и не смогу бодрствовать с тобой, дорогая.
— Ничего страшного, мама.
— Если хочешь, включи радио.
Она дотянулась до тумбочки и нажала кнопку. Оркестр исполнял незнакомое произведение, тихое и умиротворяющее. Наверное, меломаном ей так и не стать, но Хейзел вдруг представила людей с разными инструментами, и каждый по отдельности издает свой звук, а все вместе они сливаются в мелодию!
— Мама?
— Я все понимаю, Хейзел.
Мать и дочь лежали в кровати, слушая тихую музыку.