Гарольд смотрел в окно, представив взору охотника свой гордый профиль:
— Знаете, у такого человека, как я, в жизни остаётся лишь одна настоящая ценность. И это не деньги. Нет. Это честь. Честь, которая у меня теперь запятнана, — он задумался на мгновенье, и повернувшись к Николасу поспешил добавить, — Нет, не вы запятнали её. Вы заставили меня увидеть эти пятна. Я уверен, вы понимаете, что я не испытываю к вам благодарности за убийство моего сына. Но то, что вы сделали, поможет восстановить мою честь, и поэтому гнева у меня тоже нет…
Николас тихо изучал собеседника, давая ему выговориться, но лендлорд сменил неприятную ему тему:
— Для чего вы пришли ко мне, сэр?
— Я хотел узнать о поле, что рядом с домом доктора, — воспользовался случаем охотник.
— Вы видели, как Харрел его топчет? Чёрт с ним. Мне всё равно. В мире есть гораздо более важные вещи, — с безразличием промолвил Гарольд.
— Харрел? О чём вы говорите?
— А, я думал, вы хотите мне рассказать, что он опять вытаптывает мои угодья, — с недоумением промолвил лендлорд. — Я дважды заставал его за этим: всё вокруг было вытоптано, а он не двигался с места и тупо смотрел в одну точку. Я прогонял его, но через некоторое время он возвращался снова. Думаю, он по-настоящему опасен. Я решил, что с ним не стоит связываться. Пусть стоит там хоть до Судного Дня. Урожай всё равно ничего не стоит.
Тощий безумец не отличался особой силой и мощью, он бы не управился с пропавшей четой Греев или с крепким парнем Саймоном, но украсть бумаги у доктора мог запросто. Кто знает, что ему шепчут голоса в его голове.
Покинув двор Гарольда Лимси, охотник услышал женский клич. Недалеко от таверны он увидел маленькую седовласую женщину, выглядела она очень взволнованно:
— Харрел! Харрел! — сложив руки, она звала своего непутевого мужа. Заметив приближение Николаса, Мэри с надеждой в голосе обратилась, — Сэр, вы случайно не видели моего мужа? Его уже давно нет. Я начинаю волноваться.
Николас и сам искал ее супруга, но все что, он смог узнать от миссис Харрел, это лишь то, что он куда-то запропастился со вчерашнего вечера. Ни владелец таверны, ни его завсегдатаи тоже его не видели. Найти старика задача была непростая: обойдя все дворы и опрашивая горожан, Николас не смог добиться от них помощи в поисках, и пришлось ему обратиться к травнице Литкотт.
Мод все также неторопливо покачивалась на своем старом скрипучем кресле-качалке, укутав ноги шерстяным пледом, и наблюдала за чарующим танцем огня в старом камине. Оранжевые блики пламени падали на её задумчивое дряхлое лицо, но глаза оставались неизменно чистыми и ясными.
— Добро пожаловать, странник, — низким тихим голосом приветствовала она. — Чёрная кровь сочится из ран, которые ты разбередил. Ее все больше и больше, и ее уже не остановить. Чьи руки останутся незапятнанными кровью после того, как ты исполнишь своё предначертание? Чьи, странник?
В глубине души Николас надеялся, что провидица изменит о нем свое мнение, что она ошибалась в своих видениях, и пытался оправдать себя:
— Я не приношу зла, я вернул Ричарду Данкому доброе имя.
— Да, это очень странно, — медленно кивнула травница. — Ты помог правосудию, а это значит, что я ошибалась, верно? Ты не можешь нести ту угрозу, что я видела в тебе… Но мир — странное место, странник. Что принесло твоё правосудие? Всё, чего ты добился — это ещё одна прерванная жизнь.
— Молодой Лимси получил то, что ему причиталось.
— Может быть — да, а может — нет, — ровным голосом произнесла Литкотт. — Кто ты такой, чтобы судить об этом? Ты — всего лишь инструмент, Посланник и палач. Знает ли кинжал, почему его вонзили в сердце жертвы? И может ли кинжал управлять рукой, держащей его? Ты — кинжал, странник. Ты — инструмент судьбы, а не тот, кто её творит. Ты можешь знать свою судьбу, но не можешь изменить её. Восстановил ли ты справедливость? Не мне судить. Должен ли был Лимси умереть? Да, ведь это была его судьба, сплетённая с твоей.
Николас не был фаталистом, и всегда считал, что каждый человек несет ответственность за свои поступки в жизни сам. Размышляя над словами травницы, охотник некоторое время наблюдал за треском головешек в огне, дожидаясь, пока утихнет бушевавшее внутри него пламя несогласия, после чего спросил: