Но, как известно, лучший способ спрятать что-то – положить на виду. На разделку собирается весь город, но каждый слишком погружён в неприятную работу, чтобы отвлекаться на чужие разговоры. К тому же – как на мрачном карнавале, где все наряжены одинаково – с двух шагов и не разглядишь, что Иде Хальсон, по прозвищу Сорта, и Унельм Гарт, несколько лет ходившие по разным сторонам улицы, вдруг решили побеседовать перед Шествием.
– О чём ты хочешь поговорить? – Я свирепо вонзила ложку глубже, и глаз наконец поддался.
– О росте показателей дравтодобытчиков уходящего года.
Унельм был в своём репертуаре – ничуть не изменился за эти годы – как я и думала, время от времени наблюдая за ним издалека. Ярко-синие глаза весело блестели даже сквозь заляпанные брызгами крови очки, и – я могла бы поставить на это – под маской он наверняка улыбался нагло и весело – как всегда.
Когда-то – в детстве – я любила эти его улыбки. Пока одна из них не провела между нами черту, которую не стереть никаким разговором.
– Твои шутки уже всем надоели, если ты пришёл ко мне?
Он наклонился ниже, и теперь я могла разглядеть даже широкий светлый шрам у него на лбу. Я помнила, как он появился. И не сосчитать, сколько раз за последние годы мне хотелось подойти к нему, встряхнуть за плечи изо всех сил.
«Ты что, забыл? Как ты мог об этом забыть?»
– Мои шутки популярны, как никогда. Но мне нужно отточить их на новых слушателях… Знаешь, перед тем, как мы с тобой уедем в столицу.
– Тише ты! – но никто на нас не смотрел. Никто не слушал.
– Да расслабься. – Воспользовавшись тем, что я отвлеклась, Унельм наклонился к моему хаару и вонзил разделочный нож в его жилистое трепещущее бедро.
Я глубоко вздохнула, стараясь успокоиться.
– Если тебе на всё плевать, то мне – нет. Я хочу уехать в Химмельборг, мне это нужно, а если кто-то узнает, что мы сделали…
– Сорта, мы были детьми. – Он потянул на себя мышцу, и тёмная кровь упругими толчками полилась на снег. – Это было давно.
– Это не имеет срока давности.
– Смотрю, кое-кто так и не научился отпускать…
– Зато ты научился этому за нас двоих.
Унельм вздохнул, и его защитные очки затуманились сильнее.
– Я не ругаться пришёл. – Он понизил голос ещё сильнее, и мне пришлось придвинуться ближе. Теперь наши головы почти соприкасались, и Унельм, как и я, то и дело поглядывал по сторонам.
– Неужели мы подобрались к сути?
– Подобрались, и это несмотря на твои постоянные колкости. Сорта… Мне не по себе.
На мгновение даже визжание пил, кажется, зазвучало слабее. Унельм Гарт, самоуверенный и самодовольный, дерзкий на язык, обожаемый одной половиной Ильмора и раздражающий другую… Говорил, что ему не по себе, и не кому-то – мне.
Значит, дело и вправду было плохо.
– И чего ты ждёшь от меня? Утешений? Помощи?
– Мы уже не дети, Хальсон. И ты не моя старшая сестра – я думал, тебе младших и так хватает.
Мне удалось задеть его, но никакой радости я не почувствовала.
– Тогда чего ты хочешь?
– Заключить договор. – Унельм аккуратно отделил ещё одну мышцу от лапы хаара, не обращая внимания, как когти судорожно взрывают снег. – Мы двое едем туда, где никого не знаем. Все эти годы у нас была общая тайна…
– В Химмельборге она перестанет иметь значение.
– Да. Но разве ты не чувствуешь то же, что и я? Мы связаны, Хальсон. Он связывает нас, нравится тебе это или нет. Мы никуда от него не денемся. Нас всегда было трое, со дня, когда мы все научились говорить – и выбрали говорить друг с другом. Трое нас и останется.
Я немного помолчала – не потому, что не знала, что сказать, а потому что говорить было бы слишком больно.
– Что за договор?
– Давай будем помогать друг другу, – просто сказал он, и глаза под очками казались бесстрастными. – Мы земляки, и в детстве, долго… Мы были друзьями. Я знаю, что ты злишься на меня…
«Злишься на себя».
– …Но другим там тем более не будет до нас дела.
Хаар смотрел на меня с мёрзлой земли, и в его ни живых, ни мёртвых глазах застыли мерцающими льдинками капли слёз. Плачут ли снитиры, грустят, радуются? Насколько они умны на самом деле?
Лучше не знать.
– Мы не сможем снова стать друзьями, Ульм. – Его детское, старое, ласковое имя вырвалось само.
«Ульм! Иде! Вас домой зовут!»
– Я на это и не надеялся. Но чтобы спасать друг друга, друзьями быть необязательно.
«Зато можно быть друзьями – и не суметь спасти».
– Ладно, по рукам. – Я протянула ему руку в перчатке, перепачканной слизью и кровью, и он её пожал. Это был первый раз за годы, когда мы коснулись друг друга, – при том, что наши отцы продолжали сидеть у кого-то на кухне за пивом и табаком каждые выходные, лишь изредка переговариваясь, а чаще просто глядя за окно, на белое сияние Стужи над тёмной линией теплиц и городских крыш у самого горизонта.