Не правду же!
‒ Чем таким? Что долго.
Семёнов смотрел с любопытством. Скорее даже, рассматривал. И неуютно становилось, хотелось спрятаться от его заинтересованного взгляда.
‒ А ты что здесь делаешь? ‒ чтобы не отвечать ему, сменила тему Кира. ‒ Ваш же факультет в другом здании. Машку ждёшь? ‒ предположила и сразу подумала: уйти надо быстрее, чтобы опять не влезть в чужие отношения.
‒ Хм, Машку! ‒ Семёнов усмехнулся. ‒ Она же зимой перевелась. Поближе к дому. А вообще, мы с ней ещё осенью разбежались. Сразу после каникул. ‒ Он скорчил потешную физиономию и с пафосом добавил: ‒ Чувства не выдержали испытания разлукой. ‒ И опять уставился на Киру. ‒ Ты какая-то не такая.
‒ В смысле?
‒ Ну-у, не знаю. Или я просто подзабыл.
‒ Наверное.
У Семёнова выражение на лице, будто он в сомнениях. Например, в таких: сказать ‒ не сказать, сделать ‒ не сделать. Но Кире совсем неинтересны его душевные метания.
‒ Ну ладно, пока. Я пойду.
‒ Кир! Если бы я не с Машкой первой познакомился…
‒ Мне правда пора, ‒ она не собирается выслушивать эти несвоевременные признания. ‒ Время поджимает.
Семёнов, ты тоже в прошлом. Кира же твёрдо решила, отодвинуть назад всё, что случилось. Если получится, забыть.
Сколько уже раз она начинала новую жизнь? Сколько уже раз представляла? Как переворачивает очередную страницу, и вот перед ней лист, идеально чистый. Пиши, что хочешь, не оглядываясь. Создавай с ноля. Но постепенно сквозь свежие строчки, сквозь нетронутую белизну проступают знакомые образы. Миражи, нарисованные памятью. Заманивают, притягивают, обещают.
Но ведь обманут же. Опять обманут.
Возвращалась домой вечером, уже темнеть начало, и заметила между домами человеческую фигуру. Не очень-то чёткую ‒ далековато ‒ да ещё в плаще, длинном, широком, неопределяемого блёклого цвета. И почему обратила внимания?
Может потому, что руки казались непропорционально длинными. А может потому, что двигался человек чересчур плавно, словно не шагал, а плыл по воздуху, не касаясь ногами асфальта. А потом замер, обернулся. Увидел Киру и улыбнулся. Рот неестественно большой, беззубый. И глаза большие, почти круглые.
Нет! Не могла Кира на таком расстоянии и при таком освещении правильно оценить размер глаз, а уж тем более разглядеть есть или нет зубы во рту.
Сны, странные происшествия, и прежнее, никуда не исчезнувшее чувство вины перед родителями. Будто какая высшая сила наталкивала Киру на мысль: хочешь найти ‒ ищи, хочешь узнать ответы ‒ задай вопросы. Понятно, кому.
Значит, надо вернуться. Не факт, что храм Киру снова впустит, но стоит же попытаться. Вариантов у неё нет: только попробовать войти там, где она вышла. Других дверей она просто не знает.
Родители и слышать не желали о новом Кирином отъезде. Мама даже разревелась, стоило завести разговор, а папа хмуро молчал, смотрел с упрёком. И Кира сама едва не разревелась. От отчаяния и бессилия. Ну не могла она поехать без родительского согласия. И не поехать не могла. А потом папа произнёс:
‒ Я еду с тобой. ‒ И добавил тихо и мягко, но так что возразить не хватило сил: ‒ Это не обсуждается.
Хорошо. Поехали вдвоём. Остановились в том самом хостеле, в котором когда-то жила Кира. На всякий случай, но на самом деле не планировали здесь ночевать. Есть же подходящий вечерний поезд.
Дальше ‒ Кира одна. Папа, как хочет, но придётся ему посидеть в хостеле, подождать. Это тоже не обсуждается. Кире почти двадцать, не надо её за ручку водить. Справится сама. Теперь точно справится. А папу храм не впустит в любом случае. Да и Киру ‒ вряд ли. Так что и переживать нечего: вернётся она через пару часиков, никуда не денется.
Почти так и получилось. Заброшенный монастырь остался заброшенным монастырём, никаких таинственных путей. Облезлая дверь с трудом подалась, мерзко заскрипела, а за ней… пустое холодное помещение. Обшарпанные стены в грязных подтёках, осыпающаяся штукатурка, пол, не видимый под слоем мусора. Смысла нет входить.
Кира вздохнула, отгоняя разочарование. Ведь предполагала же, что так и будет. Она своё дело сделала, Сумеречному храму она больше не нужна.
С досады пнула подвернувшийся под ногу камешек. Как же это? Несколько месяцев, безвозвратно канувших в небытие, кусок Кириной жизни, оторвавшийся и пролетевший мимо неё. Что происходило в это время? И почему ей не сказали о нём? Или нарочно подчистили память, заставили забыть нечто важное?