У генерала Орлова за обедом редко собиралось менее пятнадцати человек. Липранди бывал тут постоянно, как Раевский, как Охотников, как Пушкин. Михаил Федорович говорил очень свободно, и не только о Риего, карбонариях и греках; распаленный Иван Липранди подкручивал кверху смоляной ус, приглаживал непослушный смоляной вихор и не считал нужным скрывать, что один Орлов достоин звания генерала в России.
Только вспоминать об этом действительный статский советник не любил, где-то в дальних закоулках своей памяти похоронил навсегда все связанное с Кишиневской управой, с Сергеем Муравьевым-Апостолом, с которым был накоротке и чьи письма, к счастью, успел сжечь до ареста. Похоронил вместе с тем, что было после отставки, когда чуть не отправился к Боливару сражаться на стороне восставших. Гонимый сильным начальником — давний грех, поединок, так и не простился ему, — Липранди вышел в отставку в двадцать втором, потеряв в одночасье молодую жену и, после того как взяли Раевского и отстранили Орлова, не видя ничего в будущем…
Казалось, всему конец. Но вскоре назначенный в Одессу генерал-губернатором граф Воронцов, прежней его корпусной начальник, взял Липранди к себе. Увы, Иван Липранди после 14-го декабря на казенный счет, с жандармом проследовал в Петербург. Впрочем, его признали непричастным, не в Сибирь со многими вместе отправили, а обратно в Бессарабию с легким паром, в том же году был при Воронцове на конференции с турками в Аккермане и получил полковника.
…Замирение с Портою оказалось непрочным, и когда, после Наваринской битвы, султан объявил «священную войну» России, Ивану Липранди — и не ему одному — эта война представилась долгожданной войной за освобождение Греции. То, на что не отважился покойный Александр, как будто бы пришлось по плечу его брату, молодому, энергичному, всячески желавшему показать, что он не только гроза бунтовщиков, но и преобразователь, обновитель России. Ивану Липранди даже легче было в это поверить, чем многим другим. На сей раз тридцатисемилетний полковник ни за что не желал отвратить улыбнувшуюся наконец фортуну — ее переменчивость досыта изведал… Пусть все наконец увидят, на что он способен!
Еще до Наваринской битвы он ездил под разными вымышленными предлогами в турецкие крепости, потом, когда война сделалась неизбежной, переехал в княжества. В полковника трижды стреляли, но он четко делал свое дело — приобретал агентов и сам исправно сообщал о многом в главную квартиру в Тульчин. Уезжая из княжеств, по дороге, в Австрии, он разведал и расположение австрийской армии, а прибыв в Тульчин, предложил проект агентурной сети. Государь император изволил утвердить сей проект без промедления и назначил полковника начальником им предложенной Высшей заграничной тайной полиции. Счастливейшая пора в жизни! После месячного отсутствия Липранди вернулся в Яссы во главе конного отряда, ночью переправился через Прут и взял в плен господаря. А вскоре неутомимый полковник, быть может самый деятельный офицер Второй армии, убедив начальство в необходимости партизанских действий в лесах за Дунаем, сзывал волонтеров. Не так-то просто было подчинить себе эту вольницу, но полковник ее подчинил, и три недели спустя теснины Балкан и леса Дели-Ормана были в его руках…
В бурные те времена Иван Петрович совсем выпустил из виду старого своего приятеля Леонтия Васильевича Дубельта, тоже полковника и тоже в Южной армии. Еще в двенадцатом году они с ним были соштабниками шестого корпуса Дохтурова, и оба ранены, и оба в ногу — Липранди под Смоленском, Дубельт под Бородиным. В Южной армии оба слыли за либералов, далеко не молчаливых притом, и хотя после 14-го декабря Дубельт избежал ареста, многих удивляло, что его не берут. Затем пути разошлись. Благосклонная к Липранди фортуна отвернулась от Дубельта, и в то время как Иван Петрович совершал свои подвиги противу турок, Леонтия Васильевича одолели неприятности по службе.