Но Спешнев и намек на свои увлечения историей тайных обществ пропустил, и вообще, похоже, не очень-то вслушивался.
— Кто да что он? Что ты знаешь о нем? И откуда у тебя появился?
— Его привез Петр Латкин — знаком тебе? — студент из университета, как будто с братом его компаньон по какому-то там золотому делу в Сибири. Потому и в Петербург приехал.
— Если тут затевается что-то, — сказал Спешнев решительно, — надо выведать во что бы то ни стало! Затевается ли и что именно. Ты сведи меня с ним!
— За тем к тебе и приехал… Черносвитов тобою тоже заинтересован. Есть, говорит, средь ваших знакомых человек с теплою душой, Спешнев, потолкуемте все вместе, может быть, говорит, вы отстанете от своего взгляда. Это я, то есть…
Спешнев усмехнулся:
— Человек с теплою душой… Он расспрашивал обо мне?
— Да, немного. Я сказал, что ты долго жил за границей, изучал экономические науки…
В пятницу Тимковский, новый приятель Спешнева, перед возвращением в Ревель попросил выслушать его прощальную речь. Он читал по тетрадке — басом, горячо, с увлечением и риторикою — о прогрессе и о Фурье, желал успеха его системе, предлагал устроить целую сеть солидарных между собою кружков и, возвестив о своем отъезде, просил выразить ему расположение пожатием руки. Не все поверили в его искренность, впечатление было двусмысленным. Многим речь его показалась несерьезной, напыщенной и нелепой, кто-то заподозрил и в нем агента полиции, кто-то счел, что он просто энтузиаст. Достоевский же увидел потрясенного открывшимся ему учением провинциала и, помимо того, человека до крайности самолюбивого.
Спешнев собрался было уезжать, но хозяин взял у него из рук шляпу:
— Есть дело.
— А что такое? Уж не прознал ли ты чего? — спросил вполголоса Спешнев.
В кабинете их ждал сибиряк Черносвитов, и заговорили, естественно, о Тимковском. Петрашевский был раздосадован его речью.
— Ты не раскаиваешься, что его пригласил? — повернулся он к Спешневу.
Черносвитов поддакнул:
— Зачем и пускать к себе такого человека, который не умеет держать язык за зубами?!
Но Спешнев стал защищать Тимковского:
— Вот уж кто действительно теплая душа!
— Какая неосторожность говорить такие речи! — не согласился Черносвитов. — Как дорого может она обойтись. Нет, Спешнев, люди вашего склада куда обстоятельнее. Если б для важного дела выбирать, я бы не сомневался, кого из вас предпочесть!
— Уж не себя ли, дорогой Черносвитов, считаете образцом осторожности? — съязвил, поклонившись, Спешнев.
— Дурак пеняет на зеркало, коли рожа крива. Я же хвалю осторожность, потому как она похвалы достойна, хотя сам, увы, не обладаю… Но есть же люди, с которыми можно говорить без предосторожностей! Вот сами судите, все эти пожары нынешний год, и то, что в низовых губерниях было, — разве не доказывает, что в России есть тайное общество иллюминатов?! Точно знаю, от жителей, при пожарах Перми — ни грабежа, ни воровства, а поджигали ее несколько раз! Только люди они, — назидательно поднял он палец, — люди они осторожные, молчащие… действующие! — И неожиданно прибавил: — Потому наше правительство и стерпело происшествия в Европе, что догадывается об этом — и опасается!
— Опасается чего? — резко спросил Спешнев.
— Бунта! — не смутился Черносвитов.
— Если бы царь двинул на Запад, пришлось бы столкнуться с объединенной Европой, — веско сказал Спешнев. — Германия, Италия, Франция действовали бы сообща, защищая республиканскую свободу.
— После июньских дней в Париже и октябрьских в Вене? — Петрашевский позволил себе усомниться; но вдаваться в это не стал, а сказал раздраженно: — Ах, господа, много ли труда вывесть на площадь сотню пылких юношей, хоть как сегодняшний этот Тимковский? Да и много ли надо на них картечи? Россия не пробудилась, и кто ждет мгновенного успеха, пусть поостудит свой пропагаторский жар!
— Полноте, господа, да знакомы ли вы с народом русским, чтобы сомневаться, что отыщутся в нем буйные головы? — не унимался сибирский промышленник. — Я человек любознательный и стараюсь бывать везде, по возможности — в обществе образованном, но вместе с тем и в трактирах, в харчевнях, в кабаках и даже в местах более недостойных. Отовсюду можно вынесть черты жизни и факты… что делать, подмечать их — страсть моя! Я знаю хорошо народ русский!..
— Сначала освободите крестьянина, дайте ему человеческие права, а потом уж обращайтесь к нему, — держался своего Петрашевский, — в Сибири вы не знаете этого.