Впрочем, нет, сказал он себе, какие же похороны? Для чего пустые кареты? И почти задохнулся от внезапной догадки: а что, если это приехали наконец-то за ними?!
Восемь месяцев ждал он этого дня. Но особенно нетерпеливо — в Трубецком бастионе, вначале, пока не позвали на первый допрос, потому что на первом допросе князь Гагарин напугал его очень, без обиняков объявил, что он участник преступного дела и единственное, что может смягчить его жалкую участь, — это полное открытие всего и признание. А когда он замялся, не зная, что отвечать, то ему объяснили, что злоумышленники его завлекли, утаив настоящие свои замыслы, потому в доказательство невинности он должен рассказать обо всем — обо всех, кого видел на сходках, и кто что говорил.
Неужели еще две недели? — думал он с тоскою тогда, возвращаясь с допроса и видя, что дело грозит затянуться. Более двух недель тюремщикам никак не давал… Через две недели его позвали опять, только не для того, чтобы отпустить.
«Вы говорили, что не знаете ничего, мы поверили вам, но теперь обнаружилось, что вы из главных, замышляли перевернуть весь настоящий порядок вверх дном, призывали разрушить столицы и города!» В изумлении, в ужасе он в ответ лепетал: «Я? призывал? разрушать?..» — «Да, вы! На обеде в память Фурье! Знаете, Ахшарумов, какое наказание вас ожидает?!» Князь Гагарин, ткнув пальцем в том законов, прочитал что-то о смертной казни. «Ах-хшарумов, м-мне жаль вас, — сказал Ростовцев, — мы даем вам в-время одуматься. С-сту-пайте и все напишите!»
В каземате ему на стол положили стопку бумаги, а он, боясь подходить к ней, день и ночь вспоминал злополучную речь, наполненную возгласами и лишними словами, речь, которая была его прощанием с обществом, с Петербургом, — все знали, что чрез две недели Дмитрию Ахшарумову уезжать в Константинополь! В самом деле, он сказал о разрушении городов, но мог ли думать, что кто-то поймет в прямом смысле: идти и ломать улицы и дома?! Он о счастье человечества на Земле говорил и воскликнул тогда, что разрушить столицы, города, и все материалы их употребить для других зданий — вот цель… И всю эту жизнь мучений, бедствий, нищеты, стыда, срама превратить в жизнь роскошную, богатую, веселую, и всю землю нищую дворцами покрыть и плодами, разукрасить в цветах — вот великая цель, больше которой не было на Земле! Но все это был только возглас, риторическая фигура, аллегория, прием оратора! И за это ему грозит смертная казнь! Нет, он вовсе не хотел умирать в свои двадцать шесть лет! И он сел к столу в своем каземате и написал:
«Главною виною всего Петрашевский — от него все это. Цель его. Хотя и говорили на его вечерах обо всем, об религии, о философии, о литературе, но преимущественно были предлагаемы самим им всегда вопросы настоящего положения и о правительстве, а окончательною целью было введение в России социальной жизни… Он был опаснее всех своим беспокойным деятельным характером. Его вечера и книги, можно сказать, одни действовали и распространяли мнение… Я опишу его вечера по-своему, так, как они были при мне, и все, что я помню».