Бежала, кляня себя разными словами: «Дура я, дура, три часа уже. А он голодный». Влетела в комнату, Борис лежал на диване с закрытыми глазами.
— Отлегло? — тихо спросил он.
Она подошла к дивану, встала на колени, положив голову ему на грудь, прошептала:
— Отлегло, милый.
— Это от нервного перенапряжения, так бывает, — постарался успокоить ее Борис, — пойдем, успокоим родителей, наверное, перепугала их. Потом пообедаем.
— Как ты все видишь и понимаешь…Ты прости меня.
— Все нормально, Света, не за что тебя прощать. У каждого организма своя реакция и нервный срыв по-разному дает о себе знать. Волнение, кровь, хруст костей вылились из тебя апатией, злостью, снова апатией и восстановлением. Организм выплеснул ненужное и восстановился. Я же врач — понимаю, — он улыбнулся ласково, погладил ее волосы, поцеловал в щеку, — пойдем.
— Ты не врач — ты колдун, — улыбнулась Светлана, — пойдем.
Они вошли в комнату к родителям. Тазик так и стоял с простынями, мать сидела в уголочке, сжавшись испуганно в комочек. С трудом спросила:
— Света, а что это было? Ты словно не в себе была.
— Не знаю, — честно ответила она, — Борис говорит, что нервный срыв. Вспомню, как он кости отцу ломал — до сих пор мурашки по коже. Но сейчас все прошло. Все нормально мама.
— Ну, слава Богу, мы с отцом не знали, что и думать.
— Как самочувствие, отец? — спросил Борис.
— Лучше, гораздо лучше, голова светлеет и кушать хочется. Как насчет стопочки, можно сегодня?
— Нет, — улыбнулся Михайлов, — препарат, который я вводил для наркоза, с алкоголем плохо взаимодействует, сегодня никак нельзя. Завтра рюмочку можно будет, но ногу надо беречь, чтобы не упасть, не ударить.
— А что за штуковину ты мне там привинтил?
— Это аппарат такой, не самогонный, — он засмеялся вместе с Ниной Павловной и Светланой, — если сказать просто, то вместо гипса. Ну что, женщины, готовьте обед, мужики жрать хотят.
Они засуетились обе, накрывая на стол. Борис достал бутылку.
— Мы втроем выпьем, отец, за твое здоровье, а тебе слюнки пускать сегодня и чай пить. Нам всем сейчас наркоз нужен, а у тебя уже был.
Все засмеялись.
— Умеешь же ты, Борис, вот так сказать, — он повертел ладонью, — на место поставить, в рюмке отказать и не обидишься никак. Одним словом — генерал.
Дружная семья засмеялась снова.
Петухи в этот раз запели позже обычного, совсем не звонко, нерадостно. Три недели стояла жара, на небе ни облачка, только солнце палило своими лучами безжалостно землю. Река обмелела, и даже в колодцах понизился уровень воды. Травы словно сникли и только кузнечики трещали беззаботно и весело, да стрекозы порхали в воздухе над лугами.
По иссохшей проселочной дороге никто не ездил, ветерок иногда поднимал пыль, унося ее на поля. Травы на обочине посерели и давно мечтали умыться, воспрянуть зеленой свежестью. Казалось, что даже комаров в лесу стало меньше, небольшие озерки повысыхали, уничтожая личинки.
Речка, лес, поля, вся природа ждала дождя. Наконец подул ветерок, небо нахмурилось тяжелыми тучами и разверзлось. Дождь поливал второй день, не переставая. Дорога размокла вдрызг и деревня будто бы вымерла.
Утренним часом Михайлов сидел, как обычно, на своем крылечке под навесом, курил, глядя как пузыриться в лужах вода. Дня три будет лить, подумал он, сегодня второй. Потом тот же ветерок разгонит тучи, выглянет солнышко и природа расцветет ярким колером красок.
Тоскливо в деревне таким временем, пройти можно только в сапогах, стараясь не поскользнуться и не упасть. Мужики в этот раз дымили больше обычного сигаретами и папиросами — Зинки-то не было и самогонки тоже. Размышляли про себя, взвешивая за и против. За, естественно, была самогонка, а против… здесь набиралась кучка побольше. Бабы вообще радовались — мужики не пьют, сплетен и козней нет. Танька словно расцвела — Кольке пить нечего, за ум взялся, за работу. Глядя на Михайлова, забор поправил, крышу починил. Теперь и в дождь можно сидеть дома спокойно — не капает.