− Ничего страшного, я потом еще пять авторских копий написала. Говорят, не хуже.
− Слушай, Аня, ты что, совсем не интересуешься судьбой своих картин? − Сергей с крайним удивлением выпучил глаза. Аня только что обратила внимание, что "ботанические" очки с лица пропали, а визави глядит на нее сквозь гламурно-синие линзы, а-ля Ален Делон. ...Который в недавнем интервью выразил желание поскорей закончить жизнь: люди стали злыми, кино − тупым, возлюбленную так и не встретил, всё надоело. Бедный, старый Алик!
− Ну почему совсем... не интересуюсь... − протянула она, почесав лоб согнутым пальцем. − Хотя да, конечно, трястись над картинами, как Плюшкин над скарбом, ну, там, рекламировать, продвигать − точно не для меня. А что, дружок сердешный, ты и тут подсуетился?
− Ага, − шмыгнул мсье носом, как нашкодивший мальчишка. − Именно подсуетился. Во-первых, я выставил триптих у себя в галерее. Ты знаешь, к нему выстраивались очереди, как в свое время к Сикстинской мадонне. Из меркантильных соображений, или, если хочешь, из чисто мальчишеского хулиганства, повесил ценник − с такой ценой, что сам себе удивился − миллион евро!
− Ничего себе! − сказала Аня, придвигая к себе тарелку с медальонами из седла барашка. − Прости, Сереженька, очень проголодалась. − И что? Нашелся сумасшедший?
− Да, нашелся. Только не сумасшедший, а весьма уважаемый коллекционер живописи. У него собственная частная галерея, только не на продажу, а для себя, любимого. И предложил он целых два миллиона. А еще спросил, кто автор, где живет и можно ли ему заказать нечто подобное по более высокой цене.
− И ты послал своего воришку ко мне за очередным траншем!
− Да, − Сергей от стыда опустил лицо чуть ли не свою тарелку с огромными улитками. − Прости. Тот самый агент поехал к тебе и попросту выкрал почти все твои картины. По дипломатическому паспорту, провез мимо таможни и вывез в Париж. Я их снова выставил в галерее, чтобы поднять в цене. Успех повторился. А подхлестнула триумф кража, о которой писали все гламурные издания, особенно узнав, что они застрахованы на бешеную сумму.
− Ну, ты, дружок, и замахнулся! − Она уже проглотила восхитительную баранину, удивительно нежную и сочную, и придвинула к себе замысловатый десерт, похожий на айсберг, облитый шоколадом. − Да ты у нас настоящая акула капитализма!
− Я конечно, дурно с тобой поступил...
"Кажется эту фразу я уже сегодня слышала, − подумала Аня, погружая десертную ложку в нежную сливочную пену. − Все-таки умеют французы прилично накормить. Интересно, сколько это у них стоит, хватит ли у меня денег? В случае чего у Сережи взаймы стрельну".
− Да ладно, Сережик, что ты в самом деле! Ну продал, ну заработал чуток − хоть кому-то моя мазня пригодилась. Кстати, я же дважды переезжала и всюду устраивала "склад готовой продукции". Так что воришке твоему досталась в лучшем случае третья часть моих работ. А тебе известно, что я иконы стала писать? Это, знаешь, дело настолько чудесное, что и слов нет. Так что все нормально, не тужи. Я только рада. Правда!
− Анечка, Аня! − Мсье Сэрж Симон порывисто схватил левую руку дамы, подтянулся и чмокнул в среднюю косточку.
− Э-эй, − усмехнулась Аня, тщательно растирая языком по нёбу сладкую массу, − не хватайся, не твоё! − Положила десертную ложку и повертела перед лицом правой ладошкой с колечком на безымянном пальчике. − Видишь, это возлюбленный окольцевал меня, как птичку перелетную. − Сотрапезник, так и не прикоснувшийся к еде, взглянул на Аню и побледнел.
− Слушай, Сереж, а у нас с тобой денег на все это хватит? Дорогущее наверное, а?
− Шутишь? Ах да, прости, я же не договорил! − Кавалер извлек из внутреннего кармана пиджака конверт и положил его перед Аней. − Здесь твой гонорар, за вычетом налогов и агентских. Там двенадцать миллионов. Я раскидал по четырем банкам.
− Ужас! Куда такие деньжищи! − она допила красное вино, промокнула губы, порылась в конверте, вытащила карточку. − Какая красивая! Слушай, а можно я сейчас заплачу вот этой золотой. Просто я никогда еще не пробовала. Можно?
− Вообще-то это я тебя пригласил и сам должен оплатить счет. Но если у дамы такой каприз!.. Гарсон, лядисьон, силь ву пле!
− Ух ты! Здорово у тебя получается по-ненашему! У меня язык такие фортеля ни за что бы не выкрутил. − Взяла бутылку со стола и прочла: бор-де-а-укс. Это как по-русски?
− Бордо!
− И зачем столько лишних букв? А вот и гарсончик! Давай, Петька, учи Анку пулемету!
Официант бережно взял золотую кредитную карточку, уважительно глянул на шаловливую мадам и как-то подозрительно быстро произвел товаро-денежную операцию. Шмыганул по карточке ручным устройством, попросил автограф и вытянулся в ожидании чего-то еще. Сергей протянул ему бумажку с цифрой сто на уголке. Для Ани пояснил:
− Чаевые, так принято. Они для меня любой спецзаказ выполняют. Хочешь, проедем в мою галерею? Тут рядом.
− О-о-о, нет, нет, засиделась я тут у вас. − Она взглянула на часики. − Мерси, конечно, но у меня вечером самолет. Пора домой!
− Так я же тебе обратный билет на послезавтра заказывал. Ты что, не хочешь походить по Парижу, посетить музеи, заглянуть в приличный магазин, подновить гардероб? А можно вообще круиз по Франции устроить!
− А я, Сереженька, купила обратный на сегодня. Прости, домой хочу. В милый, милый дом! А тебе − спасибо за все! И от всей души желаю тебе счастья!
Сергей посмотрел на Аню долгим печальным взглядом и снова вздохнул.
В отель Аня возвращалась чуть не бегом. Ворвалась в номер, закрыла дверь, прижалась к прохладному полотнищу спиной. Наконец она одна! Можно снять шутовскую маску, принять горячий душ, смыть с себя хищные запахи чужого мегаполиса... Рухнуть ничком на пружинистую кровать и дать волю очередному приступу жалости. Аня оплакивала этот город, представший ей загаженными руинами некогда блистательного Парижа, о котором мечтала с детства; незавидное одиночество воришки Сережи, старика Лаврентия, обворованного сыночком Кирюшкой.
Подняла мокрое лицо, взглянула на холодные стены роскошного номера, вспомнила церковь на улице красных фонарей, мальчика в черном, ведущего под локоть редкого прихожанина в крошечную крипту, отвоеванную православными; вычурные произведения Дали, показавшиеся ей воплощенным безумием; бульвары с горластыми беженцами и туристами, любителей пива − "писающих мальчиков" у всех на виду, стариков, роющихся в мусорном баке; таксиста-египтянина, сочувствующего жертвам Севастополя, постаревшего в отчаянии Ален Делона − и продолжила самозабвенный плач. Зато улетала Анечка, хоть и с распухшими глазами, зато без всякого сожаления, с легким сердцем: домой, домой!
Адаптация
Говорят, если деревья долго лежат в земле,
То они превращаются в уголь, в каменный уголь,
Они долго горят, не сгорая, и это даёт тепло.
А я хочу тянуться в небо. Я хочу тянуться в небо.
Нет, не потому, что я лучше других деревьев, нет.
Я этого не говорю. А просто. Просто я такое дерево.
Микаэл Таривердиев. Я такое дерево
Не только горькое парижское разочарование, вспышка патриотизма и магнетизм родных берез и тополей звали Анечку домой. В аэропорту Шереметьево-2 чуть в стороне от возбужденной толпы встречающих неуклюже помахивал веером букета перед мятым заспанным лицом Игорь. Он глядел поверх голов на табло, сквозь табло, пространство и время − в непостижимую вечность, пытаясь запечатлеть таинственные впечатления словесными знаками, знаковыми словами, раскрашенными цветами, озвученными мелодиями, которых на Земле не бывало тысяч семь лет, но обязательно вернутся. Он даже вздрогнул от неожиданности, когда его плечи обвили теплые гибкие руки, а на грудь уютно легла щека встречаемой пассажирки рейса SU 2453.