- Тебе нужно поспать, милая. Позже поговорим.
* * *
- Ну, как она? - сидевшая за столом невысокая полноватая женщина в темно-синем платье подняла голову на звук открывшейся двери и отложила перо.
- Похоже, что-то к ней все-таки прицепилось, тавхоэни, - вошедшая Лирсли опустилась в кресло напротив Эрисеи.
- Что-то? - поморщилась Верховная жрица.
- Пока не могу определить, что это. Точнее, кто, - Лирсли озабоченно покачала головой. - Но юного Тарфа так и не удалось найти. Ни живым, ни мертвым. Судя по всему, он был с Кештиорой Тхайранги. И боюсь, они попытались вызвать буттака.
- Глупая забава, - фыркнула Верховная. - Но в целом безопасная.
- Для обычных детей - да. Но похоже, эта девочка...
- Одарена? - глаза Эрисеи блеснули.
- Возможно. Или же у нее невероятная память, тавхоэни.
- Но не на произошедшие с ней события, поскольку она тебе почти ничего не рассказала, так ведь?
- Память на слова, - уточнила жрица. - На заклинание, которое она выучила целиком, не зная языка, ничего не понимая.
- Думаешь, она сумела его применить?
- Может быть, и сумела. Но сейчас она перепугана. Настолько, что похоже, воздвигла стену в своем сознании...
- Если это она. Сама понимаешь, Лирсли. Если дети действительно попытались вызвать буттака, а у девчонки есть дар, у них могло неожиданно получиться. А поскольку юная Кештиора не вполне понимала, что делает, подчинить тварь она не сумела. Буттак захватил того, кто слабее, - Роуна Тарфа. Это в лучшем случае. А в худшем - поменялся с мальчишкой обликами.
- Но если бы Зовущий из тени занял тело Роуна, тот бы "вернулся" домой, разве нет? А парня никто не видел с прошлой декады.
- Если бы этот буттак был из низших, то да, захватил бы, сразу попытался бы выдать себя за мальчика и тут же попался бы, - объяснила Верховная. - Они и разговаривать толком не способны. Но нам, к несчастью, встретилась умная тварь. В лучшем случае она явится за Кештиорой, утащит ее и на этом успокоится. А в худшем - может начать охоту и на других детей. И даже на взрослых, если попадется старик, больной или пьяный.
- До Ночи Одиночества больше полугода, - усомнилась Лирсли. - Нечисть станет ждать столько времени?
- Буттаку, захватившему душу человека, не придется ждать. При солнечном свете он, конечно, не вылезет, но Страж ему уже не помешает. - Верховная поднялась. - Идем. Надо провести обряд.
- Ты имеешь в виду Разделение памяти? - встревоженно уточнила седая жрица. - Тавхоэни, девочка еще очень слаба. Она может повредиться рассудком.
- Будь у нас время, я подождала бы, пока Кештиора придет в себя и окрепнет. А еще лучше - вовсе обошлась бы без обряда. Но буттак ищет ее, Лирсли, и пока она здесь, не сумеет до нее добраться. Зато ему может попасться другая добыча. Тогда он станет еще сильнее и придет снова. Зовущего из тени будет очень трудно остановить, и количество жертв... В общем, девочку жаль, но другого выхода у нас нет.
* * *
- Ну, что, идем?
"Нет! - хочется крикнуть Орри. - Туда нельзя! Не знаю, почему, но нельзя. Случится что-то плохое, страшное".
Но вместо этого она спрашивает про фонарь, перелезает через подоконник и спрыгивает на землю.
Мокрые после недавнего дождя кусты, пустынные улицы, дорога к Нижнему лугу.
- Орри... может, вернемся?
Ты прав, Роун! Пойдем домой. Что мы, совсем дураки, соваться в пасть к...
- Ты что? Мы уже пришли! - слышит девочка свой голос.
Но она же не хотела это говорить, язык сам... А непослушные ноги уже несут ее дальше, и не остановиться, не повернуть назад.
Стрекот кузнечиков. Шелест листвы. Кошачьи вопли.
Пропитанная влагой земля под ногами вздрагивает, качается. Ночной луг плывет перед глазами, сквозь него просвечивают огоньки свечей, белеют лица.
- Дальше, Кештиора! Ты должна вспомнить все. Не останавливайся. Иди дальше.
Темнота снова сгущается. Зябкая. Неумолимая. Реальная.
Девочка сжимает кулаки и идет вперед. Она не видит Роуна, но знает, что приятель держится рядом. Пока рядом.
От холода Орри начинает трясти. А черный силуэт уже выделяется уродливой кляксой на фоне звездного неба. Шевелится, поскрипывает, двигается навстречу незваным гостям.
- Роун, беги! Беги отсюда! - но крик застревает в горле.
- Лирсли, подбрось липкого когтя в чашу. Она просыпается.
Чужой голос - чей? - доносится откуда-то из-за неба, из-за изнанки мира. И тут же растворяется в темноте.
Буттак уже рядом - смотрит бесформенными буркалами, скалит в ухмылке синеватые, отчетливо высвеченные фонарем зубы.
Надо вспомнить слова - те, правильные. Но вместо этого в голову лезут только стихи перевода - бессмысленные, губительные.
- Бежи-им! - наконец Орри удается заставить язык послушаться.
Поздно! Призрачный коготь уже зацепил ботинок Роуна, оставил невидимую отметину.
Фонарь летит в голову проклятой твари. Орри мчится прочь. Роун бежит следом... нет, отстает! Его топот становится тише, и надо остановиться, повернуть назад, защитить...
- Кештиора, дальше!
Гонит ли вперед приказ или острое чувство опасности: враг настигает, когти вот-вот коснутся лопаток, вцепятся в волосы - остановиться невозможно.
- Лирсли, змеиный глаз добавь! Нет, три штуки. Скорее!
Воздух горчит, воняет какой-то дрянью. Осклизлая земля луга остается позади, а дорога уже не такая скользкая, только лужи кое-где остались. Роун бежит следом, его еще слышно, но обернуться нельзя.
Город. Пустые улицы. Онемевшие собаки. Пение петуха. Дом.
Роуна нет, и теперь это ощущается, как мучительная пустота, как дыра в реальности, как болезнь.
- Дальше, Кештиора.
Дальше... Обычный день, лишенный теперь всякого смысла. Вечерняя вылазка на поиски. Бегство.
Сны.
- Дальше! Кештиора, не смей останавливаться! Ты должна...
Кештиора? Это еще кто?
- Вот свадебный венок для тебя. Я возвращаюсь домой. Ты остаешься.
Глухая стена за спиной. Скользящая по полу тень. Пробуждение - сердце колотится, горло саднит от крика.
- Вылезай ко мне, Орри! Идем, чего покажу.
- Утром покажешь.
- Нет, сейчас.
Ледяные пальцы, до боли стискивающие запястье. Бег на пределе сил. Глиняные фигуры вдоль дороги.
- Тавхоэни, девочка не выдержит! Надо заканчивать.
- Нельзя, Лирсли. Мне жаль.
Чужая комната. Едва теплящийся огонек свечи. Темнота, густая, как грязь, ползущая вверх.
Слова. Непонятно откуда взявшиеся в сознании, но почему-то важные.
- Все, все, отдохни.
Отдохни? Кажется, раньше ее звали как-то иначе.
* * *
Черное, серое, желтое. Словно битые стеклышки. Они складываются в узор, красивый, но от него почему-то накатывает тошнота. Потом орнамент распадается, осколки кружатся, то вспыхивают яркими огоньками, то тускнеют.
Возвращается темнота, и от этого легче, даже дурнота отступает. Но потом стекляшки выныривают из нее вновь, взрываются множеством оттенков, мельтешат, суетятся, выстраивают и тут же разрушают орнаменты.
Эти узоры и есть мир. Только тебя в нем нет. Ты смотришь извне, с бессильным отвращением, но у тебя ни имени, ни памяти - ничего. И непонятно, как ты все это видишь.
Темнота побеждает, окутывает тебя спасительным маревом. А когда осколки вновь начинают свою игру, тебе уже легче. Ты начинаешь различать что-то, вот-вот нащупаешь. Ты уже почти есть, и ты - не часть чужого узора, ты отдельно.
Ты... человек. Ты жив... жива. У тебя есть имя, может быть, ты даже сможешь вспомнить, какое. Надо только еще немного отдохнуть в темноте.
А потом игра огоньков перестает пугать: это просто свет проникает сквозь закрытые веки, и никаких разноцветных орнаментов.
Некоторое время Орри лежит неподвижно, наслаждаясь вернувшимся осознанием себя, ожившей памятью. Потом она открывает глаза.