Чувство тревоги усилилось, когда девушка вошла в кабинет. Ее встретил секретарь, с которым беседовала она два дня назад. Он выглядел усталым. Глаза его смотрели холодно. Молча пожав Зое руку, кивком указал ей на кресло. Девушка села, предчувствуя неладное.
— Так вот, Космодемьянская, — секретарь помолчал и закончил сухо: — Мы решили тебя не брать!
— Как не брать? Почему не брать? — срывающимся от обиды голосом крикнула она, вскочив.
Секретарь положил ей на плечо руку.
— Ну, не волнуйся, — мягко сказал он. — Сядь и не волнуйся. Ты пойдешь в тыл…
Зоя немного успокоилась. Она поняла, в чем дело. Ее проверяли — не поторопилась ли, не раскаивается ли, что вызвалась идти добровольцем.
На этот раз они договорились конкретно обо всем. Секретарь сказал, когда и куда надо явиться, что захватить с собой.
Зоя вышла в коридор, улыбнулась тем, кто стоял у двери, ожидая очереди.
— Ну, как? — шепотом спросили ее.
— У меня все в порядке. Держитесь смелей.
И вот последний вечер дома, рядом с мамой. Свет не горит. Топится печка, языки пламени лижут сухие поленья, багровые отсветы озаряют задумчивое лицо Зои, печальные глаза Любови Тимофеевны.
Разве о такой судьбе дочери мечтала Любовь Тимофеевна, сама много перестрадавшая в жизни! Мечтала она о том, чтобы кончила Зоя институт, чтобы была у нее любимая работа, хорошая семья, чтобы не знала горя.
Так могло быть… А сейчас не время думать об этом. Нет такой семьи, которой не коснулась бы война. Уходили на фронт отцы, мужья, братья… У нее уходит дочь…
Боже мой, как хотелось плакать! Слезы навертывались на глаза. Любовь Тимофеевна сдерживала себя. Зоя, понимая ее, без слов гладила руку матери.
В печке догорели дрова, рдели яркие, раскаленные угли. Постепенно они тускнели, в комнате становилось все темней. Слышалось ровное, спокойное дыхание Шуры.
— Каково тебе будет, дочка? — со вздохом вырвалось у Любови Тимофеевны.
— Не я одна, мама, — Зоя задумалась, сказала тихо: — Я люблю Россию до боли сердечной и даже не могу помыслить себя где-нибудь, кроме России.
Любовь Тимофеевна вопросительно посмотрела на нее.
— Это, мама, Салтыков-Щедрин. Вспомнилось что-то… Ну, пора закрывать печку.
Утром первым поднялся Шура, торопился на завод.
— Обними деда. И бабушку, — говорил он на прощанье. — Счастливого пути. В деревне тебе лучше будет.
Зоя поцеловала брата. Хорошо, что он ничего не знает. Пусть ходит спокойный.
Потом пили чай, как это делали по утрам. Все было очень буднично и обыкновенно, и Любовь Тимофеевна никак не могла представить, что это — последний раз.
Зоя поднялась из-за стола, проверила вещевой мешок, маленький, почти игрушечный, чемоданчик. Кажется, уложено все. Любовь Тимофеевна достала теплые зеленые варежки, связанные ею, заставила Зою надеть свитер.
Вышли на улицу. Пасмурное серое утро стояло над Москвой. Редкие прохожие торопливо бежали мимо, подняв воротники пальто. Зоя и Любовь Тимофеевна дошли до остановки. Из-за угла показался красный с двумя прицепами трамвай.
— Посмотри на меня, мама, — сказала Зоя. — Да у тебя слезы… Не нужно, — Зоя улыбалась. — Ну, мама! Прошу тебя.
Собрав силы, Любовь Тимофеевна улыбнулась в ответ.
— Вот так. До скорой встречи! — сказала Зоя, обнимая ее.
Трамвай, задержавшись на остановке несколько секунд, плавно тронулся с места. Зоя вскочила на подножку и помахала рукой.
31 октября, точно в назначенное время, Зоя подошла к кинотеатру «Колизей», что на Чистых прудах. Было еще рано, не открылась даже касса, но возле кинотеатра стояло уже несколько человек. Они были тепло одеты, у всех — вещевые мешки. Зое показалось, что некоторые лица знакомы ей. Ну, конечно! Вот стоит девушка постарше ее. Зоя видела эту девушку в МК комсомола, когда выходила из кабинета. Та тоже узнала Зою, кивнула и спросила, тая усмешку:
— Вы в кино?
— Да.
Погода ухудшалась. Крепчал пронизывающий ветер. Моросил дождь. Тускло поблескивал мокрый асфальт. Юноши и девушки, собравшиеся возле кинотеатра, выбирали местечко посуше.
Зоя, как и все, стояла молча. Конечно, сюда пришли добровольцы, такие же, как она. Но ведь почти никто не знает друг друга в лицо, может быть, здесь затесался кто-то чужой, явившийся на первый киносеанс.
Подходили все новые юноши и девушки с вещевыми мешками, с чемоданчиками. У них спрашивали, скрывая улыбки:
— Вы в кино?
— Да, конечно, — отвечали они.
Но когда, наконец, открылась касса, никто не подошел за билетами. И тогда все засмеялись.