Когда осталось позади болото — ноги ее не держали. Хорошо, что командир устроил малый привал, разрешил отдохнуть двадцать минут, пока уточнял что-то с капитаном Епанчиным. Разведчики полежали немного, съели по сухарю и по куску сахара. И отправились дальше — теперь уже без сопровождающих.
Часа через три начался неуверенный осторожный рассвет. Утро вроде бы сомневалось: надо ли подниматься над озябшей осенней землей, все равно не озаришь, не согреешь ее за короткий срок. Лишь повинуясь заведенному порядку, неохотно раздвинуло оно ночные сумерки, оставив в низинах, в лесных зарослях серый туман.
На небольшой поляне Борис Крайнов остановил отряд. Подозвал Проворова, Голубева, Емельянова. Поговорил о чем-то. Ребята скинули мешки и, захватив винтовки, исчезли в чаще.
Зоя опустила на землю свой тяжелый мешок и почти упала рядом с ним. Ноги были словно чугунные.
У девочек лица пепельные. От утомления, от серого света, наверное.
Лес вокруг такой же, как в Кунцеве. На елочных нависях пестреют опавшие листья. В зеленой хвойной гущине светятся березовые стволы. Несколько старых, черных от времени, елей взметнулись над мелколесьем. Как на той поляне, где учились закладывать взрывчатку и поджигать бикфордов шнур. Обычный подмосковный лес. И как-то не верится, что находишься не в родном привычном мире, а за огненным рубежом, на вражеской территории, где совсем другие порядки…
— Булгина, Воронина, Космодемьянская, Самойлович, — это голос Крайнова. — Вы дозорные. Остальным отдыхать. Костры не жечь.
— Мешок возле меня оставь, — ласково сказала Клава. — Захвачу, если что.
— Ладно, спи.
Крайнов разделил девушек на две пары. Зою и Лиду Булгину отвел чуть назад, в ту сторону, откуда пришли. Там с вырубки хорошо просматривалось поле, по которому бежали столбы телефонной линии с оборванными проводами.
— Чтобы мышь не проскочила, — предупредил Крайнов. Окинул взглядом девушек, разрешил: — Одна может на пне посидеть. Но другая обязательно на ногах, чтобы не дремалось.
Командир ушел. Рослая, выносливая Лида сказала:
— Отдохни ты, Зоя.
— Почему я? Я почти не устала.
— Ну, если почти… — улыбнулась Лида. — Давай уж я начну, потом ты.
— Да садись же!
— Хорошо-то как! Лучше, чем в кресле.
— Так уж и лучше? — усомнилась Зоя, оглядывая ровное голое поле. Прошлась немного. Возле березы увидела гриб: высокий боровик-переросток с коричневой шляпой, к которой прилипли резные листочки. В теплом сыром августе бывают такие. Обрадовалась, наклонилась к нему и отдернула руку, обожженную мертвым холодом. Гриб заледенел, отвердел, как железка. Одна только форма, один вид остался от настоящего, от живого. Зоя словно обманулась в чем-то хорошем.
— Давай разговаривать, — позвала Лида Булгина. — Глаза закрываются, чуть не свалилась.
— Только потише.
— А мы совсем шепотом, — сказала Лида и надолго умолкла.
— Что же ты? Опять дремлешь?
— На лес смотрю. Были мы здесь, Зоя. Прошлый раз, без тебя. Тоже Борис водил.
— Когда Наташу Самойлович ранило?
— Да. Только ее не здесь зацепило. Вон в той стороне, ближе к Наре. Мы уже возвращались тогда…
У Булгиной приятный голос. Говорит она как-то округло, ровно. Полные щеки порозовели — отдохнула немного. Когда Лида в платье — никоим образом не похожа на разведчицу. Этакая уютная домашняя хозяйка, добросовестная работница. Только разве волевые складки в уголках губ… Но сейчас-то она в шинели…
— Мы возвращались тогда, вышли к Наре, а переправиться не на чем. Дождь идет, холодно. Лед на реке тонкий. Не плыть, не перейти. Да у нас Аля Воронина и плавать-то не умеет, а у Наташи левая рука перевязана. Мы к Борису: «Ищи лодку!» Но где ж ее разыщешь? Нету, и все. Решили маты из прутьев плести, чтобы на лед положить. Начали кусты ломать, а тут с нашего берега как ударят из пулемета. Шум услышали и встревожились. Наугад били, ни в кого не попали, но все же… Что нам делать? Садись и плачь, да при дожде все равно слез не видно. Немцы стреляют, наши стреляют — хоть назад уходи. Тогда Борис говорит двум парням: лезьте в реку, пробивайте канал во льду, чтобы плыть можно было. Ну, они и полезли. Ломают лед, он звенит, пулеметчики с двух сторон бьют по звуку.
Умолкнут, прислушаются и опять строчат. Яркие трассы перекрещиваются. А пули как попадут в воду — шипят. Коротко так: пшик, пшик… Ужас! Тут Наташа Самойлович разделась первая. Она ведь знаешь какая: решительная, крепкая. Хоть и ранена была. Стоит босиком, нас торопит. И мы разделись…
— Совсем?
— Лифчик и трусы на мне. Одежду свою и Наташину в плащ-палатку связала. Над головой вскинула и поплыла. Вспомнить не могу, до сих пор холод пронизывает. А закраины льда острие, так и режут, так и царапают. Ноги у меня свело, на четвереньках на берег выползла… А Наташе еще хуже. Левая рука совсем у нее не действовала. Только правой гребла. То скроется голова под водой, то опять появится. Нахлебалась она тогда из этой Нары… Ребята ей с берега шест подали, вцепилась в него здоровой рукой, на шесте и вытянули. Между прочим, Наташе после того случая в штаб перейти предлагали. Раненая, мол, хватит. А она отказалась, опять с нами пошла.