— Не знаю, смогут ли они продержаться столько времени.
— Всего несколько дней.
Майор сидел, опустив голову, даже глаза прикрыл. Не дождавшись ответа, Егор Егорович заговорил снова:
— Товарищ майор, командир дивизии приказал доложить ему, когда вы прибудете.
— Так докладывайте, — Артур Карлович провел ладонями по щекам, будто сгоняя усталость. Решительно надел шапку, готовый бороться, отстаивать свою правоту. Но возражать, переубеждать начальство ему не пришлось. Полковник Полосухин был заметно возбужден:
— Загадку фашисты задали нам, — сказал Виктор Иванович, едва Спрогис переступил порог. — Голову ломаю — понять не могу… Здравствуйте! Прислушайтесь, майор: тишина, будто в мирное время. Стрельбу как обрезало. С вечера немцы прекратили атаки даже на самых активных участках. И не только у нас, но и в полосе всей армии, и у соседей. Оттягивают в тыл ударные части. Почему? Выдохлись? Перегруппировывают силы? Отдохнуть хотят перед новым броском? Выбрали другой район для удара? Узнать надо, выяснить обязательно. Имеются сведения, что в деревню Якшино переместился крупный штаб неприятеля. Следует уточнить, а то пошлем бомбардировщики, да по пустому месту, по крестьянским избам. — И, будто извиняясь: — У меня, товарищ майор, очень мало людей. Ни одного человека не могу снять с передовой — дырка будет… А помощь от нас требуйте любую. Снаряжение, боеприпасы, продовольствие.
— Проворов много не унесет.
— Пусть возьмет калорийные продукты, трофейный шоколад. Капитан может пойти с ним, в конце концов. Епанчин.
— Я готов!
— Нет, капитан там не помощник, у него свои заботы, — голос Спрогиса звучал глухо, говорил он словно бы через силу, заметнее стал акцент.
— Задание будет выполнено, товарищ полковник! Но прошу вашего согласия: тридцатое — последний срок, сразу выводим отряд.
— Я знал, что ты согласишься, — Виктор Иванович пожал руку и глянул в глаза Спрогиса: не обиделся ли суровый майор за обращение на «ты»? Нет, нормально: понял, что вырвалось это неожиданно, дружески.
Павла Проворова подняли в три часа. Он не сразу сообразил, где находится. Сон мало взбодрил его. Побаливала голова. При воспоминании о том, как замерз он после вынужденного купания, даже и теперь еще пробегала по телу дрожь. Однако быстро умылся, надел новое обмундирование, натянул сапоги, выпил горячего чая — и полный порядок: ожил человек.
Внимательно глядя на Павла, майор Спрогис медленно, даже как-то равнодушно, словно речь шла о самом обыкновенном, перечислил, что следует передать Крайнову, какие задачи выполнить. Потом заставил несколько раз повторить — все, особенно названия населенных пунктов. Предупредил:
— Авиаразведка с восемнадцати до полуночи, пожары устраивайте лишь в это время. Спички, термитные шарики?
— Есть. И зажигательные бутылки…
— О возвращении отряда уточните подробности с капитаном.
Поднимая вещевой мешок, наполненный взрывчаткой, сухарями, крупой и шоколадом, Проворов почувствовал, как заныли суставы, и подумал, что мало поспал, надо бы еще столько же.
На улице подморозило. И хоть добротно одет был Павел, его вновь прохватил озноб. Епанчин почувствовал, как вздрагивает разведчик.
— Ты что, продрог?
— Ага, после сна-то…
— Может, глоток нужен?
— А есть?
— Целая фляга. Коньяк, между прочим.
— Давай… Давай всю, — Проворов бесцеремонно сунул обшитую сукном флягу в карман. — Там пригодится.
— Смотри, лишняя тяжесть.
— Не беспокойся, не пересилюсь. Здесь это баловство, а там лекарство.
Им подвели коней. Гуськом поехали по лесной дороге. Озноб не исчезал и голова была как не своя: тяжелая, гудящая. Может, заболел? Ну и что? Другого-то нет вместо него, значит, надо ехать да помалкивать. И быстрей добираться до своих, пока не свалился с ног, если это действительно прицепилась хвороба.
На минуту ему стало не по себе, слабость вдруг захлестнула его при мысли, что впереди опять много трудного, страшного, неожиданного. Снова Нара (капитан обещал переправить по штурмовому мостику), снова линия фронта, снова лес, где на каждом шагу можно встретить фашистов. Опять придется ползти, бежать, красться по-звериному. Хватит ли сил? Да и повезет ли ему в этот раз?
К черту такие мысли! Ишь, отведал спокойной жизни и сразу разнюнился! А как же сейчас девчата спят-дрожат в своих шалашах или топчутся, согреваясь, в дозоре?! Вера, Клава — эти хоть самостоятельные, запас какой-никакой есть под кожей. А Зойка — худоба, как она терпит? Ноги и руки у нее мерзнут… Еще бы не мерзнуть — кожа да кости! И ведь никто не слышал, чтобы пожаловалась. А его тут, видите ли, сытого до согретого, озноб трясет…