— Ты это брось мне, кума-лиса! — тихонько выругался он.
— Что? Какая лиса? — не понял Епанчин.
— Это я так, от скуки.
— Заскучал? — удивился Егор Егорович. — Ну, парень, железный ты человек! Позавидуешь!
— А что? — развеселился Проворов. — Вполне можно! Валяй, завидуй!
Если бы несколько дней назад Зою спросили, что на свете самое вкусное, она бы не сразу нашлась. Чему отдать предпочтение?! А сегодня ответила бы без колебаний: вода! И хлеб, разумеется, но вода все же лучше, даже пресноватая, жесткая, мутная — вытопленная из льдинок, из грязного снега.
Она старалась подольше держать воду во рту, чтобы смочить десны, нёбо и язык — настолько сухие, что вроде бы начавшие шелушиться. Наступало облегчение, притуплялась сосущая, изнуряющая жажда. Но ненадолго. Вскоре опять охватывала вялость, и все существо ее пронизывало острое мучительное желание пить.
Вот уж не думала Зоя, что в фашистском тылу придется больше всего страдать от жажды. Да еще находясь в лесу, на природе! Скажи в Москве — не поверят мама и Шура. Кто в городе воду-то ценит, кто о ней думает? А здесь Зоя с утра сделала всего два глотка: один на рассвете, другой в полдень, хотя сама была нынче добытчиком питья.
Ночью в лагерь пришел Павел Проворов. Нет, пришел — не то слово. Приплелся, притащился из последних сил в полуобморочном состоянии. Глаза воспалены, багровое от жара лицо исцарапано ветками, покрыто синяками — он много раз падал. Бруски взрывчатки в вещевом мешке потрескались: наверно от ударов по стволам — так его мотало. Сухари и шоколад превратились в крошево.
Павла хватило только на то, чтобы доложить командиру о полученной задаче. Сказал — и забылся в полусне, ворочаясь и вскрикивая. Вера Волошина определила — температура под сорок. Сидела возле Павла, придерживая его шапку, следила, чтобы не сполз с подложенного под голову ватника — так ему легче было дышать.
— Горит! — стонал Павел. — Пить дайте!
Ему, естественно, отдали всю воду. По три глотка получили те, кто отправился в разведку, чтобы выяснить, какие деревни заняты немцами. В лагере осталась с больным Вера, остался Крайнов и еще Зоя с Алешей Голубевым. Молчаливый, исполнительный Алеша добывал кусочки льда в русле промерзшего ручейка. А Зоя разыскивала, где скопилось хоть немного снега, и осторожно сметала его в котелок. Собирала прямо-таки по снежиночке, по две. Скалывала тонкий ледок на замерзших лужицах в углублениях, в копытных следах. Часа за полтора — полный котелок. А подержишь над огнем — плещутся на донышке несколько глотков мутной воды. И пить их нельзя. Они — для больного. Для тех, кто вернется с боевого задания. Зоя облюбовала один участок неподалеку от лагеря, где росли старые сосны, а под ними — папоротник. Много развесистого папоротника. Вот ведь и морозы Уже были, земля присолена снежком, а большие резные листья зелены, как летом, лишь кое-где тронуты желтизной. Очень похоже это место на один из кварталов Тимирязевской лесной дачи, если пройти по Березовой аллее и за первым перекрестком свернуть влево. Там высятся величественные и стройные лиственницы Сукачева. Под ними — густой папоротник. В жаркие дни Зоя ходила туда с книгой. Устраивалась на пне — и никто ее не тревожил. Даже если близко человек пройдет — не заметит в таких зарослях.
Место, понравившееся ей, было низкое, сыроватое. В колее старой дороги, оставшейся после чистки леса, почти все лето держалась вода. Вот и здесь Зоя обнаружила давнюю заросшую колею. Пошла по ней, выкалывая кружевные ледышки, и набрела на промоинку, образованную, наверное, вешним ручьем. Где промоинка впадала в колею, на свалявшихся космах бурой травы намерзли сосульки. Скатывались капля за каплей, их и прихватывало.
Это была большая удача. Зоя принялась осторожно подрезать траву у самого основания сосулек. За несколько минут наполнила котелок травой со льдом. Еще столько же осталось. Да и дальше, может, попадутся такие стоки.
Бегом возвратилась в лагерь. Крайнов удивился: очень уж быстро!
— Повезло мне, — улыбнулась Зоя. — Внеочередной котелок.
— Внеочередной? — задумался Борис. — Ладно, — тряхнул он головой. — Вскипяти и раздели на шесть порций.