Ее свекровь сидела в одном из кресел у окна. Спина герцогини утратила привычную царственную осанку, а плечи подрагивали. Женщина плакала, спрятав лицо в ладони.
— Ньевес? — робко позвала Злата.
При звуке голоса ее невестки, она вздрогнула и стала поспешно утирать слезы, перед тем как обернуться.
— Девочки! — улыбалась она нам, хотя блестящие глаза и покрасневший нос выдавали разбитое состояние своей обладательницы.
Эта женщина умудрялась даже плакать красиво!
— Как дела, дорогие мои?
— Хорошо! А у вас? — мягко говорила Латти, проходя глубже в комнату.
Нижняя губа герцогини задрожала, и из глаз полились слезы.
— Я ужасный человек, девочки!
Она разрыдалась, опять отвернувшись к окну. Я ринулась к столику с напитками и наполнила хрустальный бокал водой. Латти обняла герцогиню и кивнула мне, чтобы я закрыла дверь.
— Попейте воды, и вам станет легче! — уговаривала ее Злата, поглаживая по плечам.
— Дорогая, не от воды становится легче, а от напитков гораздо крепче! — всхлипывала та, но все же сделала глоток.
Спустя несколько минут ее всхлипы вовсе прекратились. Однако Латти продолжала успокаивающе гладить по спине свою свекровь, до тех пор пока та сама не отстранилась.
Ньевес Эскалант молчала, сосредоточив взгляд своих карих глаз на тоскливом закате, предвестнике безвозвратно ушедшего дня. Мы наблюдали, как она поднялась на ноги, подошла к бару и налила себе чтото из фигурной бутылки в другой стакан, а после залпом осушила его.
Мой удивленный взгляд перехватила Злата.
— Вы поссорились с Давидом? — осторожно предположила Латти.
Я поднялась на ноги, намереваясь тактично оставить этих женщин.
Они родные, а я чужачка.
— Зоя, милая, останься! — окликнула меня Ньевес, и я замерла. — Я хочу… поделиться с вами одной историей. Своей историей.
Чувствуя неловкость, я все же вернулась и села на диван, расположенный напротив кресел, в которых разместились женщины семьи Эскалант в двух поколениях.
Герцогиня положила руки на подлокотники и глубоко вздохнула. Она словно не решалась сделать шаг в свое прошлое, собиралась с силами, чтобы перейти эту границу.
— Мужа мне выбрали родители, — начала свой рассказ Ньевес, глядя в темное окно, как будто погрузившись в прошлое.
— Мне едва исполнилось восемнадцать, когда я вышла за Давида. Красивый, двадцатичетырехлетний парень, перспективный наследник титула. Все подружки безумно завидовали мне. А я завидовала их свободе. Но через год родился Себастьян, а еще через год — Виктор, — она печально улыбнулась. — Тогда я впервые почувствовала себя счастливой. У меня были прекрасные сыновья, пусть и от нелюбимого человека… Что?! Я изумленно смотрела на женщину, которая исповедовалась перед нами.
— Себастьяну исполнилось одиннадцать, а Виктору — десять, когда я впервые полюбила, — призналась она. — Он был лучшим другом Давида. Очень долго я сопротивлялась этому влечению. Искала отраду в своих детях. Но после очередной ссоры с Давидом я в слезах убежала из дому. Не знаю как, но я пришла к нему. Он утешал меня, говорил, что в семейной жизни бывают ссоры и муж на самом деле любит меня… А потом сказал, что тоже меня любит, — она опустила глаза и слеза скатилась по ее гладкой щеке.
В полной тишине она судорожно вздохнула и заговорила снова:
— Ту ночь мы провели вместе. Мы стали любовниками.
Она встала и снова подошла к барному столику. Налила новую порцию спиртного и залпом выпила.
— Так прошел год, и Давил все узнал. Он сказал, если я уйду, то сыновей больше не увижу, — продолжила герцогиня и договорила, но уже шепотом: — Я ушла.
Я смотрела на женщину, которая выбрала то, от чего отказалась я. С каждым сказанным словом она теряла мое уважение. Но я не понимала, что меня больше раздражает: ее поступки или моя подлая зависть ее решимости. Она выбрала тот путь, от которого я пытаюсь уйти как можно дальше. Однако почти брежу желанием ступить на эту тропу, хотя бы одной ногой.
— Давид рассказал все детям и запретил мне приближаться к ним, — говорила разбитая Ньевес, стоя к нам спиной. — Обретя любовь для своего сердца, я потеряла любовь своих детей. Тогда-то я и поняла всю ценность того, что утратила. Ушла от любовника и стала молить мужа о прощении. Но Давид был неприступен. Я его понимала, ведь его сразу предали два близких человека, — герцогиня сжала кулаки и шумно выдохнула. — Он вызвал друга на дуэль и застрелил его в такую же пятницу семнадцать лет назад. Латти ахнула и зажала рот рукой.
Ньевес обернулась и взглянула на каждую из нас по очереди. Гордая женщина оказалась грешницей и с достоинством признавалась в этом.