— Ого, вот вы как повернули, — начал с торжеством Герман Тимофеев, но в это время раздался стук в дверь, он крикнул с досадой «войдите», и дверь открылась.
Никто не вошел, но в коридоре стоял Сережа.
— Это правда? Можно войти? — спросил он недоверчиво, поправляя очки и вглядываясь в незнакомую женщину.
— Входи, конечно, входи. Только, пожалуйста, не с таким двусмысленным лицом. Если можешь. Поменьше понимания и многозначительности.
— Так — хорошо?
— Да, вполне.
— Меня зовут Сережа Соболевский. Здравствуйте.
— Здравствуйте, — сказала Лариса Петровна, улыбаясь ему и протягивая руку с уключиной. — Сейчас я буду вспоминать, где я вас видела.
— Может быть, в ателье? Я там работаю. Где вы шили свое платье?
— Нет, не то. А, вот где — у Салевича. Вы приходили однажды на репетицию.
— И вы там были? Но почему же я вас не помню? Правда, я все время отворачивался.
— У меня была другая прическа. Вот так. — Она подхватила волосы и соорудила из них витую башенку на затылке.
— Ах, верно! Действительно, это были вы, вы у них кричали за медсестру, я помню.
— Неправда. Я прекрасно играла — не слушайте его!
— И вы сами тоже, — сказал Герман Тимофеев. — Не обращайте внимания. Он не просто дерзок, он ходячее собрание моих педагогических неудач и ошибок первых лет. Я терплю его как живой упрек, как напоминание — и только.
Он улыбался, но не очень. Он был разочарован их знакомством, так как, владея ими порознь, собирался уже дарить их друг другу понемногу, раздавать, как неосмысленное богатство.
— Отчего ты не поехал с нами в прошлое воскресенье? — спросил он Сережу. — Мы дошли до Лисьего озера, переночевали, а обратно спускались на плотах. Таня-маленькая спрашивала о тебе.
— Я был занят. Хотя нет — это я соврал. Просто не захотелось. Надоело. Все эти походы, обряд укладки рюкзака, натягивания палатки. Эти разжигания костра с одной спички, когда их у тебя на самом деле полный коробок. Скучно.
— Ага, вот вам еще к нашему разговору, — воскликнул Герман Тимофеев. — Скучно! Им всем и всегда скучно! Причем, заметьте гордость тона # улыбку превосходства, с которой это говорится. Мол, вы, конечно, можете забавляться этими пустяками, разыгрывать лесные похождения в двух шагах от города, а я… а мне уже не до того. «…На третий речка, холм и поле его не занимали боле». И всякий может отругать его за скуку, всякий, кроме нас. А нам об этом нужно думать — не о том, как его развлечь, потому что развлечений на них не напасешься, тут они ничем не насытятся, через неделю потребуют стриптиз и бой гладиаторов. Нет, мы должны изловчиться и вложить в каждого из них — что-то такое, чтобы, оставшись на пять минут без приятелей, кино и футбола, он мог бы продержаться и не заскучать, чтобы было ему чем позабавиться в так называемом внутреннем мире. Но что это? Как это делается? Вот ты, мой воспитательный позор, мой педагогический провал, скажи хоть ты мне — что тебе еще не скучно?
Сережа поднял на него взгляд, потом повернулся в сторону Ларисы Петровны и, заметив у нее то же ожидание и вопрос, сказал, уставясь ей прямо в глаза и краснея:
— Смотреть на вас.
Все немного помолчали. Дальше нужно было, очевидно, как-то пошутить, но ни у кого ничего не придумывалось.
— Ну что ж, — сказал наконец Герман Тимофеев. — Все границы для того, видимо, и существуют, чтобы их переходить. Хотя я тебя такому все же не учил.
— Боже мой, мне же нужно позвонить, — воскликнула Лариса Петровна, вставая и оглядываясь в поисках телефона. На Сережу она теперь не смотрела, будто давала ему время прийти в себя и набраться духу для новой волнующей дерзости.
Герман Тимофеев откопал для нее из кучи книг телефонный аппарат, и она зачем-то ушла с ним к окну, волоча и подергивая за собой извивающийся провод. Разговор ее состоял из одних только местоимений и возгласов, которые близкий человек на другом конце, видимо, отлично понимал.
— Правда? — говорила она. — Почему?.. Ого!.. Ужасно… А кто еще?.. Опять наверху?.. Тра-та-та… Наверное… Кого-кого? — Тут она обернулась лицом к комнате, с удивленной улыбкой оглядела Сережу с ног до головы и сказала в трубку: — Самое смешное, что он сейчас здесь, рядом со мной. Дать вам его?.. Даю.
Некоторое время Сережа подозрительно щурился и протянутой ему трубки не брал.
— Кто это?
— Один человек. Оказывается, он давно вас разыскивает. Да берите же, не бойтесь. Это Салевич.
Сережа ощутил ухом тепло нагревшейся пластмассы и тут же сморщился от резкого дребезжания мембраны.