Константин Симонов
Зрелость
Стоял первый по-настоящему теплый день. Долго державшийся снег сразу начал таять, и по крутой деревенской улице текли быстрые мутные ручьи. Красноармейцы устало пересекали улицу в хлюпающих, мокрых валенках.
Проценко вошел в избу и опустился на скамейку, ожидая, пока фельдшер Вася приготовит ему постель. Полковника бросало то в жар, то в холод — ангина сегодня, кажется, готова была окончательно свалить его. Он приложил руку ко лбу — голова горела. Пошатываясь, он дошел до кровати. Вася стащил с него сапоги и стал рыться в полевой сумке, отыскивая лекарство.
— Подожди, — сказал Проценко. — Сейчас приму. Позови ко мне Гвоздева.
Фельдшер Вася, хорошо знавший по интонациям голоса, когда начиналась и кончалась его медицинская власть над полковником, послушно закрыл сумку и выбежал, чтобы позвать Гвоздева.
Майор Гвоздев, заместитель командира дивизии по хозяйственной части, скоро явился. Проценко, казалось, лежал в забытьи, плотно закрыв глаза. Но, услышав, как Гвоздев щелкнул каблуками, он открыл глаза и внимательным, долгим взглядом уперся в его сапоги, Гвоздев, отрапортовав, тоже посмотрел на свои сапоги, недоумевая, что могло вызвать внимание полковника: сапоги были в порядке. Продолжая глядеть на них, а не на Гвоздева, Проценко заговорил, не повышая голоса и обращаясь к Гвоздеву на «вы», причем то и другое, насколько Гвоздев знал, не предвещало ничего хорошего.
— Прибыли грузовики с сапогами? — спросил Проценко.
— Никак нет, — сказал Гвоздев. — Засели в грязи у Курмоярской, послезавтра будут.
— А в чем ходят бойцы, вам известно? — спросил Проценко.
— Так точно. В валенках, — сказал Гвоздев. — Послезавтра доставим сапоги.
— Если завтра не доставите, — сказал Проценко, — то послезавтра и вы и вся ваша хозяйственная часть наденете валенки. А если послезавтра не доставите... — Проценко в первый раз посмотрел в лицо Гвоздеву, и тот, не выдержав его взгляда, опустил глаза. — Что, недавно подметки подбили новые у себя в хозчасти?
— Так точно, — сказал Гвоздев краснея.
— Можете идти.
Гвоздев вышел. Проценко снова закрыл глаза, безучастно проглотил какие-то таблетки, которые поднес ему фельдшер Вася, и продолжал лежать неподвижно. Только по его прерывистому дыханию можно было угадать, что он не спит. Стиснув зубы, он с раздражением думал о том, что люди, прошедшие за эти два месяца шестьсот верст, сейчас идут в мокрых валенках и им негде ни обогреться, ни обсохнуть. Это была одна из тех издержек наступления, в которых, когда начинаешь разбираться, оказывается, никто не виноват, но которые в то же время нетерпимы.
Наступали так, что не поспевали обозы, не поспевали кухни — по два, по три дня почти ничего не ели, давно уже отвыкли греться водкой — и теперь еще эта оттепель... Он очень хорошо представлял себе, как буксуют у горы возле Курмоярской машины, что почти невозможно их вытащить, и в то же время он знал, что Гвоздев обязан придумать что-то и вытащить машины, потому что иначе нельзя и еще потому, что все это наступление вообще было сверхчеловеческим напряжением сил, и если на это способны бойцы, то на это должен быть способен и Гвоздев.
Тут он подумал о себе и попробовал осудить себя за то, что он слег сейчас, вместо того чтобы ехать в полки. Но он и в самом деле не мог ехать: полчаса назад, когда он разговаривал со своим заместителем полковником Шеповаловым, то чуть не упал и удержался, только схватившись за стекло своего «виллиса». Он должен пролежать сутки, иначе он просто-напросто подохнет. Плохая была бы у него дивизия и плохой был бы он командир, если бы не мог оставить свое хозяйство на сутки. Он отдал все приказания, и полковник Шеповалов, в конце концов, толковый военный, и командиры полков тоже хорошие командиры, и он во всех подробностях предусмотрел, как они должны будут действовать в течение этих суток, чтобы завтра взять город.
Фельдшер Вася, осторожно поддерживая его голову, сделал ему на горло компресс и приподнял его повыше на подушках.
— Еще выше, — попросил Проценко.
Вася поднял его еще выше и, развернув карту, держал ее на весу перед глазами полковника. Синие и красные стрелы и полукружия прыгали на карте, и Проценко, которому казалось, что у Васи дрожат руки, сказал:
— Держи как следует.
Но стрелки и полукружия продолжали прыгать, и Проценко понял, что у него от жара и болезни рябит в глазах. Он несколько раз открывал и закрывал глаза, двигал на подушке головой, пока наконец нашел такое положение, при котором карта больше не прыгала. Все было правильно. Он тянул свою дивизию левее города на проселочные дороги и, как обычно, обходя немцев, хотел сбить их с высот и неожиданно выскочить к утру сразу не на восточные, а на западные окраины. Сейчас, судя по времени, полки должны были начать атаку высот, и частые минные разрывы, казалось, подтверждали это.