Жужжание фильтров на иллюминаторах стало мешать разговору. Разраставшееся багровое светило бросало в пространство огненные стрелы, достигавшие планеты и тонувшие в ее атмосфере блеклой розоватой зарей.
— Вообще-то, — снова заговорил мой сосед, — я не столь часто покидаю Гивею, как вы, например. У вас ведь это связано с вашей работой, а я всего лишь мелкий торговец, «археологический реликт» для наших соседей с Земли!
Я внимательно посмотрел на него. В его словах послышались нотки уважения ко мне, как к представителю крупной торговой компании, что, видимо, считалось у них весьма престижным и почетным. Неожиданно я вспомнил, что не знаю его имени. Шутливое прозвище, мысленно данное ему мной, явно не подходило для человека его возраста, считавшегося на Земле зрелым и уважаемым.
— Послушайте! Мы летим с вами уже добрых десять часов и до сих пор не знаем, как друг друга зовут!
— Неужели? — изумился Краснощекий. — Мне казалось, что мы познакомились?.. Нет? Извините! — спохватился он, протягивая мне руку. — Меня зовут Уко Уллоу.
— Миран Бедаро, — представился я.
— О! — уважительно протянул он. — Звучит замечательно! Сразу чувствуется благородство и древняя кровь.
— Пустое! — отмахнулся я.
Ветер гнал по степи клубы пыли, застилавшие горизонт, трепетавший в мареве жарких испарений, поднимавшихся от раскаленной почвы.
Рыжий цвет по краям небосвода переходил в золотисто-бурый. С запада плыли низкие грязно-синие тучи. Заливавший все вокруг красный свет резал глаза, но довольно скоро я привык к нему, хотя ощущение, что смотришь на мир через цветное стекло, не исчезло.
Кожа людей казалась в этом свете бронзовой с глубоким фиолетовым оттенком. Листва деревьев была словно отлита из меди, а пустынные пески вокруг Космопорта, где приземлился наш ракетоплан, приобрели сверкающий жемчужный оттенок.
Посадочная площадка напоминала шахматную доску, исчерченную вдоль и поперек бело-голубыми квадратами разделительных знаков.
Едва спустили трап, как пассажиры, не слушая просьб пилотов и стюардессы соблюдать порядок и очередность при высадке, устремились к выходу, толкая и пиная друг друга, сдержанно ругаясь при этом. Кто-то еще стаскивал с полок свои чемоданы и сумки, а в это время самые проворные и напористые уже спускались по трапу, ужасно гордые собой, и довольно улыбались.
Я взглянул на Краснощекого, и мы улыбнулись, как старые друзья, понимающие друг друга без слов. Он тоже следил за толкавшимися пассажирами, но если для него, по-видимому, это было вполне знакомым и привычным зрелищем, то я смотрел на всю эту дикость с немалым удивлением, хотя и не выдавал своих чувств.
Наконец, когда последний пассажир, спотыкаясь и задевая в спешке подлокотники кресел, пробрался к выходу, мы с моим спутником тоже поднялись со своих мест. Я помог Краснощекому снять с полки его вещи, взял свой чемодан, и мы направились к выходу.
В проходе между креслами появилась слегка растрепанная стюардесса. Озабоченно осмотрев салон, она сокрушенно покачала головой и приложила ладони к пылающим щекам жестом перепуганной насмерть девочки.
Уко Уллоу неуклюже попятился, давая ей пройти. В ответ она поправила пилотку, кокетливо сдвинутую на правое ухо, и обворожительно улыбнулась моему спутнику. Одаренный улыбкой девушки, тот покраснел еще больше, а когда она слегка задела его высокой грудью, протискиваясь между нами, он и вовсе обмяк.
Как только стюардесса скрылась за дверью штурманской рубки, мой спутник, отирая со лба испарину, шепнул мне на ухо:
— Для чего все-таки женщины красят волосы в такой цвет? У нормального человека он вызывает… Впрочем, этой, пожалуй, такой цвет к лицу. Какая женщина! Будь я помоложе лет на тридцать, клянусь, бросил бы все и уехал с ней в Сан-Хормо!.. Но я стар и к тому же люблю свою жену. Вот вы совсем другое дело! Такая женщина для вас.
Я усмехнулся. Уко Уллоу внимательно посмотрел на меня.
— Понимаю. Вы тоже женаты?
— Был… — помедлив, ответил я. — Жена и сын погибли два года назад…
— Какое несчастье! — воскликнул Уллоу, сокрушенно качая головой. — Какое несчастье! — повторил он. — Это большое горе для вас. Я знаю, такие раны быстро не излечиваются. Потеря близкого человека всегда огромная трагедия.
— У вас есть дети? — поинтересовался я.
— К сожалению, — вздохнул он, — Бог остался глух к нашим с женой молитвам. Единственно, кто у меня еще есть, — это моя старая и больная мать, которая живет на Южном материке…
Он посмотрел в пространство перед собой, сказал:
— Дети — это лучшее, что есть в жизни! По-моему, не любить их нельзя. Когда я вижу плачущего малыша, мне хочется подарить ему весь мир… Если бы я только мог это сделать, я был бы счастливейшим человеком на свете! — добавил он и замолчал, глядя себе под ноги, словно опасаясь упасть с трапа.
«А он не плохой человек, этот Уко Уллоу!» — подумал я, украдкой рассматривая его потное лицо с неказистыми, словно небрежно вылепленными из глины, чертами. Странно, но я начал проникаться к нему симпатией. Из всего, что я знал о Сообществе, я никак не мог предположить, что здесь встречаются столь душевные и добрые люди.
Бетон на посадочной площадке, казалось, прилипал к подошвам ботинок. После приятной прохлады в кондиционированном салоне ракетоплана, жар, поднимавшийся от земли, сушил горло.
В здании Космопорта, горевшем в лучах беспощадного солнца всеми оттенками пурпура и багрянца, нас ждала длинная очередь — проводилась таможенная проверка. Высокие аркады окон были затемнены поляроидными фильтрами, и внутри царил приятный полумрак, не раздражавший глаза. В фиолетовой тени вдоль бетонных стен стояли ряды жестких диванов, предназначенных для отдыха пассажиров, на которых, впрочем, никто не сидел: люди спешили пройти таможенный досмотр, чтобы поскорее вернуться к своим делам и семьям.
Все вновь прибывшие послушно выстроились вдоль оградительного барьера, готовя документы и багаж к осмотру. Мы с Уко Уллоу тоже встали в очередь.
Офицер таможенной службы, не обращая внимания на людей, брал их вещи и машинально совал их в рентген-аппарат. Экран вспыхивал, показывая содержимое чемодана или сумки. Если ничего подозрительного, с точки зрения таможенника, там не было, то он возвращал вещи владельцу и брал другие. Казалось, это будет длиться до бесконечности.
Неожиданно, когда уже подходила наша очередь, Уко Уллоу вздрогнул и покрылся испариной. Я и до этого заметил в нем какую-то перемену, но не мог понять, чем он так обеспокоен. Глаза его забегали еще больше, когда перед нами оставалось три человека. Мне показалось, он хочет убежать отсюда и ищет подходящий путь к отступлению.
— Вам плохо? — поинтересовался я у него.
Он с мольбой посмотрел на меня; вытер со лба пот своим безразмерным платком.
— Там… — Уко Уллоу указал на свой чемоданчик, очень похожий на мой.
— Что у вас там? Недозволенный товар?
— Тише, умоляю вас! — зашипел Уллоу и весь съежился, словно от зубной боли.
Мне стало жаль его. Подумав, я взял у него чемодан и вовремя — подошла моя очередь.
Офицер сунул мои вещи в проверочную камеру и, не найдя ничего подозрительного, вернул их мне, снова протягивая руку.
Я развернулся другим боком и с невозмутимым видом сунул ему все тот же чемодан. Таможенник, словно автомат, вновь сунул его в прибор и, конечно же, ничего недозволенного для ввоза на Гивею там не обнаружил. Какое-то мгновение он смотрел на меня стеклянным взором, словно удивляясь, почему я все еще здесь стою. Затем неожиданно изрек басом:
— Следующий!
Я взял оба чемодана и отошел в сторону. Вскоре ко мне присоединился запыхавшийся Уко Уллоу.
— Здорово это у вас получилось! — воскликнул он, восхищенно блестя глазами. — А если бы он догадался о подмене?
— Этот? Нет, этот не заметит никогда, ведь он не человек, а узкозапрограммированный робот! А обмануть машину, пускай даже самую умную, всегда возможно. Идемте же!