— Ой, да куда столько, — всплеснула руками старушка, не сумев скрыть радости. — Вот мы на нем сейчас картошку и поджарим.
Она поставила на плиту большую сковороду и как человек, долго молчавший, все говорила, говорила и не могла наговориться:
— Когда семья ПОЛНАЯ была, я на этой сковороде жарила. А когда остались одни с Толиком, все по привычке на большую семью готовила. Нажарю, сяду перед сковородой и плачу. Всех вспомню. И Мишу, и Таню, и Федю. Была бы работа, разве б Федя уехал? Может быть, все еще образуется, все наладится. Вернутся — а дом цел.
— Может быть, и образуется, — мрачно сказал Грач.
Баба Вера зажгла керосинку, и ее грустный свет вырвал из сумерек пожилого зеленоглазого человека, совершенно лысого и безбородого, с лицом пятилетнего ребенка. Он сидел в углу, закутанный в шаль, и сосредоточенно крутил кубик Рубика.
— Как жизнь, Толик? — бодро приветствовал его Грач.
Толик не ответил, ниже нагнул голову и еще быстрее стал вращать игрушку.
— Толик у нас молодец, — похвалил его Грач. — Толик у нас настойчивый. Толик у нас упорный. Десятый год крутит кубик. Крути, крути, может быть, что и получится.
— Одна у него забава, — вздохнула баба Вера. — Вот так весь день сидит в уголку тихонечко, крутит свой кубик. Да и в темноте крутит. Помру, что с ним-то будет?
— А не помирай, — посоветовал Грач, убавляя фитиль в керосиновой лампе, — ты, баба Вера, на радостях весь керосин на нас сожжешь.
Трещали дрова в печи. Буран бил мягкой лапой в окно. Суетилась у плиты старушка, рассказывая метельным гостям истории из своей жизни. И каждая история была веселее предыдущей. В плохо протопленной избе она ходила в пимах, дошке и шали. Но по мере того, как становилось теплее, потихоньку снимала верхнюю одежду.
— А где же дед Иванов, старый самогонщик, — спросил Яшка, бодро потирая руки. — Я ж ему зимнюю блесну и мормышки привез. Обмыть бы надо.
— Помер, добрая душа. Две недели как помер, — пригорюнилась баба Вера.
— Схоронили, значит, деда Иванова, не половит больше окуней на новую мормышку, — опечалился Грач. — Пропала деревня — выпить не с кем.
— Да как же схоронишь по таким морозам? Нас здесь и осталось — три старухи да две калеки. Могилу вырыть некому. Лежит дед в своей хате до тепла.
Тихо и пусто стало в душе и доме. Будто всего и осталось на Земле людей, что Грач, Руслан, убогий Толик со своим кубиком-рубиком, баба Вера да покойный дед Иванов. Где-то далеко-далеко были свет, тепло, газеты и телевидение, над ночной метелью кружили спутники, но отсюда, из забытой деревни, все это воспринималось как нечто, не относящееся к делу. Виртуальной реальностью. Оставалась лишь философия существования. Тихая борьба покорных, терпеливых людей за жизнь.
— Вот, баба Вера, из Алма-Аты, — протянул Руслан последний апорт, который намеревался съесть на морозе у лунки.
Старушка взяла в слабые руки румяное, крупное яблоко с далекого юга.
— Надо же, — сказала она, любуясь этим чудом, — зимой — и яблоко. Такую красоту и есть жалко. Посмотри-ка, сынок.
Толик забеспокоился, не зная, как взять яблоко, не выпуская из рук кубик. Баба Вера помогла ему разобраться в этой неразрешимой задаче. Обнаружив в руках яблоко, он принялся сосредоточенно вертеть его.
Грач аккуратно разгладил газетный лист, в который было обернуто яблоко, и долго в тусклом свете керосиновой лампы с глубоким вниманием читал мятые строчки. Закончив чтение, сказал:
— Надо же, какие приятные газеты бывают. В какой, оказывается, замечательной стране живем. Прямо самому себе завидуешь.
Ночная метель волнами сугробов укрыла убожище нищеты. В воздухе поблескивала снежная взвесь.
— Видишь столбы? Пойдешь по створу через камыши, наткнешься на вешку. Там и бури лунку, — объяснил Грач.
Но на рыбалку они не пошли, а пошли на кладбище. Место вечного упокоения было занесено буранами. Из обнесенной штакетниковой оградой белой пустыни торчали темные кресты и ржавые звезды. Расчистили место с краю.
В чистом после метели поле, смотря под ноги и мелко семеня рыжими пимами, торил замысловатые тропы Толик. Был он одет в овчинный полушубок и крест-накрест, как дошкольник, перевязан шалью. Руки в вязаных рукавицах свисали без движения.
— Что он делает? — спросил Руслан.
— Письма инопланетянам пишет, — сухо ответил Грач.
— Инопланетянам?
— А кому еще? Последняя надежда на них. Вот так натопчет письмена и будет кубик вертеть до следующего бурана или снегопада.
— Интересно, что он им пишет?
— Кто ж его знает. У него своя азбука, — сказал Яшка, постукав землю ломом. — Так ее не возьмешь. Надо бы баллоны пожечь.