В коридоре новоселов все спотыкаются о картонные коробки и мраморную доску с неразборчивой надписью и профилем какого-то человека.
– Это кто? – интересуется Марьяна.
На этот раз она без шляпы, зато с новой прической. Во времена юности Максима такие прически назывались что-то типа «Я упала с сеновала – тормозила головой» или «Взрыв на макаронной фабрике».
– Это мамин любимый писатель Тырдышный, – объясняет Настя. – Мама проработала в его музее-квартире всю жизнь. А потом музей закрыли, и родственники продали квартиру. Шикарную квартиру, какой-то фирме, под офис… Мы прямо не знаем, что теперь со всем этим делать. Мама хранила у себя все вещи Тырдышного и вот перевезла их к нам.
– Теперь этот музей будет у вас в квартире? Поздравляю.
Марьяна в сопровождении Максима проводит дислокацию:
– Я хочу сразу предупредить. Тут малой кровью не обойтись. Тут надо не ремонт делать, а строить. Все практически заново. Батареи и сантехнику новые ставить, десятилетиями не менялись. Какой смысл делать ремонт, а через три месяца отбивать плитку или сдирать обои, когда что-то протечет или засорится?
– Меня сейчас стошнит, – предупреждает Максим.
– Учти, заказывать ремонт в фирме нельзя. Ты им заплатишь десять тысяч, они наймут армян за шесть, армяне найдут каких-нибудь украинцев за три.
– Значит, лучше сразу искать украинцев.
– Именно. К тому же стены ты видел – их надо выравнивать. А если выравнивать, то заодно и проводку заменить не мешало бы. Стены надо штробить.
– Штробить, – растерянно повторяет Максим.
– Да. Не пугайся. А вообще-то я тебе скажу, что надо делать.
– Кажется, я знаю. Надо напиться.
– Это не поможет. То же самое, в такой же квартире я спроектировала одной заказчице. Можно будет как-нибудь с ней договориться, чтобы посмотреть.
– Давай прямо сейчас.
– Давай, тем более на твоей новенькой машине. Как это ты отважился на старости лет?
– Ну, знаешь, страшно стало – всю жизнь прожить пешеходом.
Уже в машине Марьяна продолжает:
– У нее квартира один в один ваша. Посмотришь перепланировку. Понравится – поговорим. Слушай, что происходит? Народ взбесился. Все создают прибавочную стоимость. Макс, а у нас с тобой будут товарно-денежные отношения?
За открытым окном пробегает мимо темно-синяя улица, разукрашенная яркими пятнами витрин, растекшимися желтками фонарей, разлетающимся конфетти из звуков, срывающихся с тротуаров и дороги, подхваченных ветром.
– Каких только отношений у нас с тобой не было. Зачем тебе товарно-денежные?
– Да? А какие ты можешь предложить?
– Бартерные. Ты мне – интерьер, я тебе – зубы.
– Тьфу! Неинтересно.
– А что тебе интересно?
– Ты обо мне думаешь как о женщине? – Ее зрачки скатываются в уголки глаз и застывают, наблюдая за Максимом. – Я прихожу к тебе голой во сне?
– Регулярно, – не отрываясь от дороги, говорит он.
– И ты молчишь?! Я, Максик, уже в том возрасте, когда после таких слов надо благодарить и быстро раздеваться.
– Марьяна, ты что-нибудь про десять заповедей слышала?
– Перестань. Во всех правилах есть определенная доля условностей и допущений, включая десять твоих библейских заповедей. Например, что считается грехом в постулате: не возлюби жены ближнего своего? До какой степени, спрашивается, нельзя? Даже в мыслях? А поцеловаться? И как насчет петинга? Или вот: «не укради». А если по безналу? Это все давно уже устарело. А ты что, стал набожным?
– Я серьезно. Ты же собиралась заняться зубами?
– Я бы тебе и бесплатно сделала, – как бы обижается Марьяна, – а ты видишь какой меркантильный. Здесь тормози! Ее зовут Анна.
Дверь в квартиру приоткрыта. Марьяна пропускает вперед Максима, и тут же раздался глухой удар тяжелого неодушевленного предмета, канонада двух упавших тел, залп выплеснувшейся откуда-то воды, громыхание жести. Заглянув в прихожую, она видит перевернутую стремянку, ведро, лежащего в луже Максима, а на нем Анну в смело задранном халате.
Увы, не так часто, как хотелось бы, нам на голову падают созревшим плодом, подстреленной птицей, сорвавшимся с крыши кирпичом, тунгусским метеоритом, кометой Галлея с огненным хвостом (нужное подчеркнуть) красивые, загорелые женщины с глазами цвета болотной ряски. «Эти глаза напротив», – пел когда-то с хрипотцой виниловой пластинки то ли Хиль, то ли Ободзинский, когда-то тогда в черно-белом, как документальная кинохронь, прошлом. Какие-то секунды эти глаза действительно были напротив, и даже звучала музыка. А может, Максиму только показалось, что звучала музыка. Лишь в кино в такие минуты звучит музыка.