30-е годы, они же «предвоенное время», – понятие общее, отличное от времени «послевоенного». Но именно между их началом и концом первое в мире рабоче-крестьянское государство мутировало в социалистическую империю. Менялись культурные коды. Культурная диктатура пролетариата (РАПП) была уже отменена, но искусство в целом несло еще ожоги мятежных сполохов авангарда, получившие предосудительное название «формализм».
Тридцать седьмому году, ставшему впоследствии нарицательным, предшествовали бурные события в культурном поле.
«Пожатье каменной его десницы»
Вот несколько предварительных дат из той же академической хроники.
1936 год
28 января. Редакционная статья в «Правде» «Сумбур вместо музыки» об опере Шостаковича «Катерина Измайлова»[31].
6 февраля, там же: «Балетная фальшь» о его же балете «Светлый ручей»[32].
13 февраля, там же: «Грубая схема вместо исторической правды».
О фильме «Прометей» Кавалеридзе, студии Украинфильм.
28 февраля, там же: решение ЦК ВКПб и СНК СССР о ликвидации театра II МХТ.
1 марта, там же: редакционная статья «О художниках-пачкунах»[33].
Землетрясение начавшейся борьбы с формализмом под руководством вновь образованного Комитета по делам искусств переходило в цунами ликвидаций, реорганизаций, обсуждений, осуждений, покаяний. Под раздачу кто только не попадал.
К Пушкинскому юбилею. Москва, 1937 год.
Эйзенштейн с фильмом «Бежин луг», не просто запрещенным, но бескомпромиссно смытым.
Андреевский Гоголь на Гоголевском же бульваре, официально осужденный на замену в 1936-м. Правда, на практическое замещение его соц-Гоголем Томского понадобилось еще пятнадцать с лишним лет (1952); и еще семь лет – чтобы его определили на поселение в мемориальном дворе неподалеку.
Ликвидированная советско-германская студия «Межрабпомфильм» и отправленная из столицы в Ростов-на-Дону театральная студия Завадского.
Старая комическая опера Бородина «Богатыри», озвученная новым текстом пролетарского поэта Демьяна Бедного и разгромно снятая с репертуара.
Поперек этого сумбура вместо культуры случался, конечно, и позитив: гастроли театра им. Руставели в Москве; выставки Рембрандта[34] или Петрова-Водкина; первый концерт вновь созданного Государственного симфонического оркестра в Большом зале Консерватории – жизнь редко течет в одном направлении. А в январе 1937 года пройдет Первое Всесоюзное совещание по вопросам телевидения.
Но в наступающем двадцатом году советской власти, на фоне вакханалии арестов и процессов нужно было какое-то интегральное культурное событие, обращенное не только к образованным покупателям билетов и книг, а ко всем и каждому. Таким событием и предстояло стать Пушкинскому юбилею.
Масштаб его в ту информационно скудную эпоху был необъятен. Во «Временнике Пушкинской комиссии» один аннотированный перечень «мероприятий» этой «великой стройки коммунизма» занимает много страниц убористого текста[35].
Вот несколько краеугольных дат:
1936 год
17 октября открывается в Третьяковской галерее выставка «Пушкин в изобразительном искусстве».
1937 г. 29 января – пленум Пушкинского Комитета, который определяет «порядок проведения» юбилея.
9 февраля – Постановление ЦИК СССР «об ознаменовании…»
10 февраля – «в связи со столетием… торжественное заседание» в Большом театре, а также митинг на Пушкинской площади.
13–15 февраля – «торжественная сессия» Академии наук СССР.
16 февраля – открытие Всесоюзной Пушкинской выставки в Историческом музее.
22–26 февраля – пленум правления Союза советских писателей, посвященный сразу двум датам: юбилею Пушкина и Октябрьской революции.
От этого эпицентра юбилей распространялся по всем долам и весям страны, ее сосудам и капиллярам. Он должен был достичь каждого печатного органа и комсомольской ячейки, колхоза, воинской части, каждой школы и детского сада, театра, завода, корабля, библиотеки, издательства, пионеротряда, каждого профсоюза, художественного промысла и «красного уголка»…
Вот несколько цифр. Митинг на Пушкинской площади, украшенной гигантским портретом юбиляра по фасаду Страстного монастыря, собрал 25 тысяч человек. За 10 месяцев 1936 года одна только Московская область (без города Москвы) «потребила» свыше 400 тысяч экземпляров сочинений Пушкина. Общий объем юбилейных изданий был определен в 13,4 миллиона экземпляров (151,5 миллиона листов оттисков)[36]. Тем не менее книг всюду и постоянно не хватало. В выборочном перечне я насчитала 55 языков народов СССР, на которые были переведены те или иные произведения Пушкина.
32
Эту невинно-пейзанскую постановку я успела посмотреть в Большом, а из откликов в памяти застряло высказывание некоего «рабочего»: «Когда по радио передают музыку Шостаковича, я выключаю „тарелку“».
33
В то время мы еще знакомились с русским авангардом от Кандинского до Ларионова и Гончаровой, от Шагала и Штернберга до Татлина и Малевича в постоянной экспозиции Третьяковской галереи и Русского музея.
34
Именно эта выставка удивила Фейхтвангера присутствием «колоссального и некрасивого» бюста Сталина. См. в кн.: Два взгляда из-за рубежа. Андре Жид. Возвращение из СССР. Лион Фейхтвангер. Москва 1937. М.: Изд. политической лит-ры, 1990. С. 208
35
Александров А.
36
Цифры приводятся по статье Николаева «Народная тропа»: Огонек. 1937. № 2–3. С. 19; а также по «Временнику Пушкинской комиссии».