— Ладно, — сказал директор, — все равно нам с вами не изменить мир… Да, о чем я хотел вас спросить? Договор с Модильоном, заключенный пять лет тому назад.
— Да, господин генеральный директор. Сейчас, господин генеральный директор. И прошу вас верить…
Благодушный человек за письменным столом, казалось, лишь сейчас заметил смущение старшего архивариуса.
— Я верю, господин Дуста, верю всему, чего вы пожелаете… Но вы не в своей тарелке… что-нибудь случилось? — со снисходительным добродушием спросил начальник.
— Я… нет, господин генеральный директор. Спасибо, господин генеральный директор…
— Тем лучше! Видите ли, мне было бы жаль, если бы именно сегодня, когда я так рано проснулся и так рано пришел на работу… Ах, господин Дуста, вы и не представляете себе, как неприятно вставать поздно, заспанным… Вы-то встаете рано, но настоящее счастье, дорогой Дуста — это то счастье, которого человек не замечает…
Он сказал «дорогой Дуста!» Взволнованный до глубины души, старший архивариус горячо воскликнул: — Договор с Модильоном! Сейчас, сейчас я вам его принесу!
И, в порыве преданности и признательности, бросился к двери. Но голос директора остановил его: — Минутку, господин Дуста! Почему вы спешите?
— Я… за договором…
— Ну и что же? Эта спешка, господин Дуста, этот адский ритм убивает нас… У нас нет ни минутки, чтобы передохнуть, чтобы обменяться словечком с приятелем… Мы с вами работаем плечом к плечу вот уже десять лет, а сколькими словами обменялись мы за это время? Сколькими?
Господину Дуста никогда не приходило в голову, что он работает плечом к плечу с господином генеральным директором завода Гар энд Гу, и он, разумеется, не считал, сколько раз тот ответил на его приветствие.
Переминаясь с ноги на ногу, он растроганно констатировал: — Немногими, господин генеральный директор…
— Вы слишком снисходительны, Дуста. Не немногими, а непростительно немногими… возмутительно немногими… а ведь у каждого из нас есть свои мечты, стремления, наконец… вы меня понимаете… Рассказывал ли я вам когда-нибудь о своих снах, Дуста?
Старший архивариус почувствовал опасность. Сложив ладони, он еле слышно взмолился: — Господин генеральный директор…
— Вы очень добры, мой друг, — сказал, однако, тот, неверно поняв его мольбу… Мои сны… увы! нам уже не по двадцать лет… Какими снами мог бы я с вами поделиться?
— Никакими, господин генеральный директор! — воскликнул старший архивариус. — Бросьте, зачем это?… Это не нужно, господин генеральный директор…
Но господин директор задумчиво и меланхолично смотрел сквозь него, смотрел как в бинокль на прекрасные сны, оставшиеся в прошлом. Облегченно вздохнув, служащий не нарушал его молчание. Под рыжеватыми усами угадывался намек на кроткую и грустную улыбку, которая, однако, исчезла не успев расцвести.
— Нет, нет, господин Дуста! — воскликнул вдруг генеральный директор. — Нет! Оставим меланхолические воспоминания на другой раз!.. Итак, о чем мы говорили?
— Мы говорили… — господин Дуста с трудом проглотил комок, застрявший у него в горле. — Мы говорили о…
— О чем же?
Пальцы генерального директора нетерпеливо дрожали на стекле письменного стола, и отросшие ногти стучали по нему, как барабаны перед исполнением приговора. Закрыв глаза, старший архивариус простонал: — О снах…
— Именно! — воскликнул директор. — О снах!.. И из-за такой мелочи мы расчувствовались, словно кисейные барышни? О снах… Да, как раз нынче ночью мне приснилась…
— Лодка на море, — смиряясь, проговорил господин Дуста и тряхнул усами.
Директор взглянул на него, ошеломленный.
— Откуда вы знаете?
— Потом вы вышли из лодки и пошли по волнам, как Иисус.
— Господин Дуста!
— Потом протянули ладонь, и на нее прыгнула рыба, потом она стала летать вокруг вас, и вдруг десятки, сотни, тысячи рыб всех цветов начали описывать вокруг вас все большие круги, пока вы не проснулись с ощущением небывалого счастья…
Директор слушал его, не в силах закрыть рот.
Вся Терезия была потрясена одним и тем же сном.
Газеты, выходившие в полдень, поместили десятки интервью с астрологами, сюрреалистами и учеными.
Из множества опубликованных статей приведем в извлечении наиболее важный комментарий, появившийся на первой странице газеты «Перенезская нация».
ТЕРЕЗИИ СНИТСЯ СОН
Да, именно так: Терезии снится сон! И самое интересное, что всем — один и тот же! Все, спавшие нынче ночью в 3,47, представляли себе, что они находятся в лодке (следовало описание сна). Этот случай — первый и единственный в своем роде, и, так как о совпадении не может быть и речи, мы обратились к профессору Сингу, с факультета оккультизма, с просьбой прокомментировать это событие для наших читателей.
«Я не нахожу в этом ничего странного», — заявил нам профессор, приводя в подтверждение знаменитые слова Гамлета: «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось вашим мудрецам». Так как противостояние планет в минуту сна было абсолютно благоприятным, легко понять, что все, спавшие в то время, были приятно поражены. Речь идет о единственном в своем роде явлении, которое повторится лишь через 11 000 лет, когда, в соответствии с законом Вечного возвращения, планеты снова займут то же положение».
Художник Салдатор Вали заявил, что ему нечего заявить, так как ему это явление кажется совершенно нормальным. «Да здравствует сон!», — воскликнул художник, после чего признался, что сам он в 3,47 не спал.
Отказавшись, несмотря на наши настоятельные просьбы, сказать, что он делал в это довольно позднее время, Салдатор Вали выразил надежду на то, что обсуждаемый нами сон не окажется последним и на следующую ночь пожелал нашим читателям настоящего кошмара.
(Деликатно проведенные расследования позволили нам установить, что в этот час почтенный художник, будучи в подпитии, находился в обществе красавицы герцогини А. де О.)
Наконец, профессор Жара Абол с невропатологического отделения Медицинского института считает, что «перед нами-коллективный психоз, которому-признаюсь, — поддался даже я. На самом же деле никому ничего не снилось».
Стремясь сохранить свою всегдашнюю объективность, наша газета сочла своим долгом воспроизвести три приведенных выше мнения, представляя многочисленным читателям сделать собственные выводы. Все же считаем нужным напомнить, что лишь Бонвис[7] — производство знаменитых заводов Гар энд Гу — доставляет каждому и в любой момент приятные сны, а Синевис[8] — новый препарат того же завода, пользующегося мировой известностью, научным образом препятствует образованию снов. Смотрите с полным доверием сны Гар энд Гу! Спите без сновидений, сном Гар энд Гу! Только препараты Гар энд Гу обеспечат вам свободный сон!
Подобные статьи имели счастливую способность успокаивать страхи людей, которые, подобно мадам Месал, испугались сна как ужасного предзнаменования.
Все видели один и тот же сон, все его комментировали и, так как никто не хотел пропустить возможный следующий сон (как видно отсюда, мнение профессора Синга было принято далеко немногими), на следующую ночь все терезианцы легли очень рано, к отчаянию содержателей ночных баров. Беспрецедентный случай: ни один из граждан, заранее раздобывших билеты на спектакль кабаре «Веселые совы», не явился на него, и в 23 часа Терезия казалась столь же пустынной, как в самые печальные военные ночи. В полном восторге были лишь аптекари, за несколько часов распродавшие свои запасы снотворных: не привыкшие ложиться рано, люди, страдавшие бессоницей, страховали себя от нее.
И в 3 часа 47 минут — точно так же, как и в предыдущую ночь — всем приснилось, что они находятся на Площади независимости. Госпожа Месал стояла рядом с господином Дуста и со всеми остальными клиентами табачной лавочки, господин Дуста видел себя рядом с генеральным директором, дружески ему улыбавшимся.
Атмосфера была, как в день национального праздника, и никто не помнил, чтобы когда-нибудь переживал чтонибудь подобное. На площади, видевшей падение головы Каспора XVIII, знаменитая кинозвезда Аспа Ларена танцевала с каким-то бродягой, а Граф де Терезия — со старой продавщицей каштанов. Господа Гаран и Модильон возглавляли веселый хоровод, в котором кружились все пощаженные ревматизмом привратницы, студенты Каспорианского университета, королевы стриптиза, бородатые художники и сам Варен Тумба, апостол литературы отчаяния, все разочарование которого куда-то испарилось.