Всеобщие сны продолжались каждую ночь, преобразуя характеры людей и внушая им такую щедрость, что даже безработица начала сокращаться, достигнув уровня, серьезно озаботившего атлантических партнеров Перении. Экономист, известный своими пессимистическими прогнозами, опубликовал в «Перенезской нации» статью, в которой черным по белому доказывал, что, если в остальных частях страны экономическое положение никак не изменилось, терезианцы имеют все шансы в ближайшем будущем осуществить знаменитое пожелание Каспора IV — чтобы каждый гражданин имел к столу молочного поросенка. Следствием статьи был необычайный приток в Терезию бродяг, что взволновало Префектуру полиции и заставило ее организовать ряд необычайно широких облав — чтобы выслать всех туда, откуда они явились. Некоторые проповедники возвестили, что Терезия вот-вот станет новым Сионом, но секретный циркуляр Ватикана несколько умерил их энтузиазм.
А сны продолжали властвовать над умами засыпающих терезианцев, возвращая скептических потомков Терезиануса в неизреченный рай их детства. То, что им снилось, было, по сути, все теми же наивными сказочками о примирении волков и овец, о всеобщей благожелательности и щедрости, но странным было — наряду с их неудержимой властью над умами — производимое ими влияние. Ни один человек, видевший такой сон, не мог устоять, чтобы не подарить нищему рубашку со своего плеча. Многие снимали рубахи прямо на улице и дарили их бродягам, плотным строем вышедшим из-под мостов Успы. Как в рассказах графини де Сегюр, жизнь приобрела розовый цвет. Число преступлений невероятно сократилось, заставив задуматься полицейских агентов, коллегию адвокатов и состав суда.
И тут, как гром среди ясного неба, пронесся слух о разорении банка Леви. И началась цепь самоубийств.
Господин Дуста вздохнул и протянул руку к пачке папирос. Но пачка была пуста. Он курил, позабыв обо всем на свете, и лишь обнаружив перед собой пепельницу, полную окурков, взглянул на часы. «Время идет, — философствовал архивариус, — и это нам не на пользу…» И медленно встал. Он помнил, что должен что-то сделать, и все же не мог сказать, для чего встал с кресла. Он открыл окно, и табачный дым белесыми полосами потянулся в ночь, густо-синюю, как в цветных фильмах.
— М-да… — тихо процедил господин Дуста, сам не зная, что хочет этим сказать.
Он включил свет, подошел к зеркалу, подвешенному над раковиной, несколько раз провел расческой по рыжеватым усам, отсутствующим взглядом следя за отражением в зеркале, потом пожал плечами и вышел из комнаты. И лишь на лестнице понял, что идет покупать папиросы.
— Добрый вечер, мадам Месал! — прошептал он, переступая порог лавочки.
В его голосе не было и следа той живости, с которой он еще недавно произносил свое приветствие, и старуха взглянула на него с беспокойством.
— Добрый вечер, господин Дуста! Вам нехорошо?
— Нехорошо? А кому нынче хорошо?.. Разве вам — хорошо, мадам Месал?
Лавочница вздохнула.
— А ведь все началось так прекрасно!
— Я ничего не понимаю, — сказал господин Дуста.
— Я отдал бы что угодно, чтобы понять, но… не понимаю!
— Я тоже, — грустно прошептала мадам Месал.
— Никто ничего не понимает, — констатировал господин Дуста.
— Никто? — старуха с опаской оглянулась. Потом перегнулась через прилавок и шепнула: — Господин Дунла понимает…
— Дунла?
— Да, мой жилец, — напомнила ему лавочница.
— Молодой человек с большим будущим… Я, кажется, вам о нем говорила…
— А, молодой человек из Отдела изобретений?
Мадам Месал поспешно закивала.
— Что же говорит господин Дунла? — с иронией вопросил архивариус.
— Не знаю… Он говорит со мной так, словно я привратница их института… Нужно вам сказать, что я слышала ее один раз, только раз, у мадам Берета, торговки овощами. Вы и представить себе не можете, сколько необычных слов она произносит! Но, по правде сказать, это и неудивительно. Если уж и ей их не знать… Ведь все господа из Института здороваются с ней каждый раз, когда входят, и прощаются, когда выходят. Очень уважаемая особа и весьма культурная! Я думаю, что она немного сродни господину Берета, иначе зачем бы она к ним приходила?
Господин Дуста грустно и понимающе улыбнулся.
Он уже не был таким нетерпеливым, как в тот день, когда старуха рассказьшала ему про свой сон и про то, как она шла по волнам, словно Иисус. В огорчении он крутил пальцем свой рыжий ус.
— Кажется, вы говорили о господине Дунла, — напомнил он ей, почувствовав вдруг, как у него сжалось сердце, что он отнес за счет возраста.
— Именно, — ответила лавочница. — Но я его не понимаю, потому что он говорит совершенно так же, как мадам привратница. Может быть, вы, как человек образованный…
— Не хочу хвалиться, но я удивился бы, если б не понял господина Дунла, — сказал архивариус. — Даже господин генеральный директор — но, прошу, пусть это останется между нами! — говорит мне «дорогой Дуста…» А вы ведь понимаете, что если бы он не знал, с кем имеет дело, он не стал бы компрометировать себя, впадая в интимность… которая… словом, вы меня понимаете… скромность не позволяет мне сказать больше…
— А я-то вот уже двадцать лет продаю вам сигареты, как всякому прочему! — воскликнула мадам Месал, благоговейно складывая ладони.
Господину Дуста стало немного стыдно.
— Ну что вы… между старыми друзьями… — слабо запротестовал он.
— Хотите, я вам что-то скажу? — загорелась мадам Месал. — Я всегда подозревала, что вы большой человек, да поможет мне Святая дева! Еще вчера я говорила мадам Берета: «Жаль, что вы не знаете господина Дусту! Вот кого бы вам пригласить, когда к вам снова придет мадам привратница!»… Верите вы мне?
— Вы слишком добры, — защищался господин Дуста. — Истина заключается в том, что если у меня и есть кое-какие достоинства, я никогда ими не хвалился…
— Как все по-настоящему большие люди! Не то, чтобы я осмелилась поставить его рядом с вами, но господин Дунла тоже…
— Это становится любопытно, — возразил господин Дуста. — Мог бы я с ним познакомиться?
— Нет ничего легче. Он дома, как всегда. Пожалуйста!
И старуха подняла крышку прилавка, приглашая его пройти, после чего распахнула заднюю дверь, прятавшуюся за стулом с изъеденным бархатным сидением. Перед господином Дуста открылась ведущая вверх деревянная лестница.
— Второй этаж, третья дверь налево, — крикнула ему вслед старуха, и старший архивариус завода Гар энд Гу начал подниматься по стоптанным ступеням, с которых, как маленькие любопытные глазки, смотрели срезы сучков.
Хубт Гаран смерил глазами молодого человека, опустившегося в глубокое кресло. Извещенный Дустой, генеральный директор поспешил отрапортовать председателю, что один из служащих Отдела изобретений завода обладает секретом всеобщих снов, и Гаран тут же вызвал к себе человека, сидевшего сейчас в кресле и смотревшего на Гарана вопросительным взглядом; казалось, его ничуть не. взволновало то, что его вызвал сам председатель административного совета, хотя он прекрасно знал, что ни один служащий еще ни разу не проник за обитую дверь кабинета, в котором он сейчас находился.
— Господин Фел Дунла, — прочел Гаран, беря записку, лежавшую перед ним на столе.
— Совершенно верно, — улыбнулся молодой человек.
— Вероятно, вы подозреваете, зачем я вас вызвал…
— Нет, — ответил Дунла.
Председатель откинулся на спинку кресла. Его взгляд стал суровым.
— Как давно вы работаете у нас?
— Уже два года.
— Есть у вас какие-нибудь претензии?
— Как вам сказать?.. Если бы можно было заменить центрифугу…
— Бросьте вы центрифугу… Я спрашиваю, есть ли у вас лично какие-нибудь претензии?
Молодой человек сделал неопределенный жест, который мог означать что угодно.