Все, находившиеся в комнате, принялись делать то же.
Одни рисовали на бумаге, покрывавшей стол, другие, как я, на стене, а несколько человек, которым не оставалось ничего другого, наклонились и начали рисовать на линолеуме, покрывавшем паркет. Потом я узнал, что не у всех оказались при себе ручки и карандаши и многие довольствовались тем — вернее, не могли удержаться от того, чтобы не начать рисовать пальцем, причем не остановились до самого конца. И, хотя они не провели ни одной видимой линии, это не помешало им сосредоточиться на своем занятии, оставаясь совершенно равнодушными ко всему, что выходило за ограниченный круг поверхности, привлекавшей их внимание.
Когда запах перестал ощущаться, мы взглянули друг на друга, словно очнувшись от сна, и лишь я и Гурген не удивились, обнаружив, что все рисунки были совершенно одинаковыми: все они представляли собой человеческое тело, по которому шли пунктирные линии, составлявшие большую звезду. Было совершенно ясно, что странный аромат нес в себе информацию, программу, что это он приказывал нам исполнять рисунки.
Я оставляю в стороне возгласы, которые вам не трудно себе представить, вопросы, которые и мы задавали себе в недавно покинутой нами пещере. Случайно среди нас находился профессор (он был одним из тех, кто, не найдя, чем рисовать, ограничился повторением запрограммированных жестов). Он тут же созвал заседание, на котором мы рассказали все, что вам уже известно. Единственное практическое решение, к которому мы тогда пришли, сводилось к принятию мер для охраны пещеры. В тот же день на нее была навешана дверь, ключ которой взял себе профессор, а металлический сосуд был помещен в сокровищницу института, где хранятся самые ценные памятники старины.
Последовала неделя сомнений, беспокойных ожиданий и всевозможных гипотез. Гурген уехал в Голландию, на съезд. Что же касается меня, я никак не мог сосредоточиться на текущих делах. Воспоминание о моем собственном изображении, открытом и покинутом в обществе скелета, возвращалось, как навязчивая идея, и хотя у меня возникла масса предположений, я избавляю вас от их бесполезного перечисления.
Я жил в состоянии постоянного возбуждения, не мог спать из-за кошмаров и, думаю, за одну эту неделю похудел на три килограмма. Поэтому вы можете представить себе чувство облегчения и надежды, которые я испытал, когда, в конце недели, узнал, что профессор хочет со мной поговорить.
В хорошо знакомом мне кабинете, охраняемом портретами старых историков и набитом еще не реставрированными сосудами, еще не расшифрованными надписями, еще не установленными предметами, меня ждали, кроме профессора, еще два человека, на лицах которых я обнаружил почти неприметную общность выражения. Может быть, это покажется вам странным, но я сразу догадался, что оба они принадлежат к миру науки. Я их никогда не видел — они, наверняка, работали в далеких от меня областях — но было что-то в их взглядах, в том, как они наклоняли головы, шевелили пальцами… Нет, я понимаю, что не смогу объяснить вам охватившее меня чувство. Тем более, что они совсем не походили друг на друга. Один был молод, носил очки в толстой оправе и, улыбаясь, обнажал два ряда белых зубов, блеск которых контрастировал с почти коричневым оттенком кожи. Другой, академик, был стар, очень худ и высок, седые кудрявые волосы окружали его лоб странным нимбом, заставившим меня предположить, что он носит парик (что оказалось неверно). Он то и дело потирал свои длинные пальцы, словно тщетно пытаясь их согреть. Мне сообщили, что он был знаменитым биологом, в то время как смуглый молодой человек блистал в области ядерной физики.
Довольно-таки взволнованный — что вы легко можете себе представить — я не запомнил тех нескольких слов, с помощью которых профессор попытался создать атмосферу, благоприятную для дискуссии. Я стал внимательнее, когда академик перестал потирать свои пальцы и положил ладони на стол.
— Прежде всего я хочу отметить, что анализ аромата подтвердил то, о чем вы, конечно, и сами догадались. Аромат несет в себе информацию. Химическая структура его молекулы довольно сложна, она приближается к структуре нуклеиновых кислот, несущих информацию наследственности. Должны ли мы видеть в элементах ее программы простую демонстрацию ее свойств? Иными словами, должны ли мы думать, что таким образом нам просто-напросто указывают на тот факт, что аромат может нести в себе определенное намерение и дают в виде рисунка, точность которого исключает гипотезу о вмешательстве случайности, неопровержимое доказательство этого?.. Я думаю, что нет. Я вижу в этом попытку привлечь наше внимание к возможности существования не столько определенного рода аромата, сколько — определенного рода действительности, предположительно, нам незнакомой, но открываемой с помощью этого аромата. Я уверен, что дело обстоит именно таким образом. Схема, рисуемая всеми, вдыхающими этот аромат, представляет собой, по моему мнению, систему человеческого тела, которая нами еще не обнаружена, но которую следует добавить к уже известным нам нервной, лимфатической и т. п.
Вы, конечно, понимаете, что я был весь — внимание.
Различие между интуицией поэта и гипотезой ученого заключается не столько в природе рассматриваемого факта, сколько в значении, которое он приобретает, как только ученый обращает на него внимание. Я тоже подозревал, что это аромат обязывает всех выполнять один и тот же рисунок, но от моего предположения до утверждения человека, располагающего твердой информацией, мне недоступной, — огромное расстояние, которое я и преодолевал сейчас, сидя в кабинете профессора.
— Но в чем суть этой системы? Почему мы до сих пор ее не открыли? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, мы должны обратить внимание на изображение и скелет, обнаруженные в пещере… Но прежде всего мне хочется узнать, что может сообщить нам наш уважаемый коллега, знаменитый ученый физик, о таинственном разрезе, благодаря которому открылся вход в пещеру?
Знаменитый физик обнажил зубы в признательной улыбке — знак, что молодой человек был польщен вежливо академическим обращением биолога.
— Результаты исследований, — начал он, — подтверждают характер явного намерения, отмеченный нашим высокочтимым маэстро (наклон головы, сопровождаемый новой улыбкой), и это кажется мне чрезвычайно важным. Следы, обнаруженные на камне и вокруг него, разумеется, не могут быть объяснены чистой случайностью. Наша гипотеза подтверждает и предположение о сведениях, нам еще недоступных (к системе, открывшейся нам благодаря синтетическому аромату, я добавил бы использование биотоков для удаления крышки с металлического сосуда), ибо лишь строго направляемая атомная реакция, которую пока что наука не в силах воспроизвести, может произвести разрез камня с такой поразительной точностью.
— Прекрасно, — обрадовался академик. — И еще одно… Как, по вашему, могла быть подготовлена подобная управляемая реакция?
— Много тысячелетий тому назад? — уточнил он свой вопрос. — Примерно, шесть?
Физик бессильно развел руками и снова улыбнулся: — Я могу лишь сказать, что пока мы не в состоянии сделать ничего подобного…
— Однако это не исключает того, что другие могут или могли, — добавил академик. — Что касается того, кто такие эти другие… Пока что важно, что все мы сошлись на признании существования здесь явного намерения — намерения людей, подготовивших атомную реакцию для того, чтобы открыть нам — тогда, когда они нашли это уместным — новую анатомическую систему. Остается понять, почему ими был выбран именно тот день, когда камень отлетел от своего места, открыв вход в пещеру… Вас удивляет такой вопрос? Я уверен, что шесть тысяч лет тому назад в пещере был установлен аппарат, механизм которого сработал безупречно. А такой аппарат заранее исключает вмешательство случайности!