— … здесь в этот час? — услышал он взволнованный голос девушки.
— Добрый вечер, — сказал он спокойно, слегка кланяясь, как это делали мужчины ее мира (он видел их на старинных пленках, прокручивавшихся в амфитеатре Тельмадона). — Какая прекрасная ночь!
— Но музей закрылся уже три часа тому назад. Если вам хочется полюбоваться ночью, это удобнее сделать с площади.
— Вы меня не поняли, — сказал он. — Эта ночь прекрасна потому, что я нахожусь здесь, вокруг меня столько произведений искусства… и одно из них живое…
— Послушайте, — сказала она. (Но страх, отражавшийся в ее глазах, уступил место веселому блеску, и голос уже не был таким суровым, как ей хотелось.) — Это совсем не подходящий час для… Я думала, что вы вор.
— Надеюсь, теперь вы больше так не думаете, — улыбнулся он, радуясь тому, что не успел опустошить комнату, в которой они находились.
— Все-таки это странно…
— То, что я любуюсь произведениями искусства? Пожалуй, я открою вам свой секрет. Знаете, больше всего мне все-таки нравятся живые.
Невольная улыбка была ответом на его улыбку, жалкую и вымученную. Но как все это было ему знакомо!
— Ну, хватит, ночной поклонник прекрасного! Сейчас вы покинете этот зал вместе со мной!
— Да? А скажите, девушки, неожиданно являющиеся ночью в стенах музеев, всегда так строги?
— Вы невыносимы! — засмеялась она. — Вы и в самом деле считаете, что это я должна перед вами объясняться?
— А почему бы и нет? Может быть, я пришел с контролем… Например, проверить, как работает система сигнализации?
— А что, она неисправна? — обеспокоилась девушка.
— Да, неисправна. Что вы на это скажете?
— Не верю, — шепнула девушка.
Она вдруг покачнулась, и смертельная бледность выдала ее сомнение. Но в тот же момент ее глаза расширились, и Стел постарался отогнать от себя мысль о том, что через несколько часов…
— Я проведу для вас небольшой опыт, — сказал он.
Он направил головку передатчика на статую, стоящую посередине комнаты, и нажал на кнопку. Крик девушки раздался сразу же за исчезновением мраморного человека, столь гордо возвышавшегося посреди зала еще за минуту до этого.
— Что… что это такое?
— То самое о чем я вам говорил, — сказал Стел, стараясь сохранить прежний тон. — Может быть, вы слышали сигнал тревоги?
— Но статуя? — крикнула она. — Где статуя?
Ох, а он-то показался себе таким ловким, когда, устанавливая передатчик, отключил систему сигнализации.
— Успокойтесь, — сказал он, стараясь быть как мож но убедительнее. — Неужели вы не слышали о новом способе проверки сигнальной системы?
— Нет, не слышала. Да меня это и не касается. Но статуя, где статуя?
— Испуганный ребенок, — сказал он, чтобы выиграть время, — Совсем, как ребенок…
Он лихорадочно старался что-нибудь придумать. По правде сказать, задерживаться дольше ему не следовало: коллекция музея перенесена на хранение, его миссия закончена. Нужно было только еще раз поторопить движение времени, восстановив передатчик, но жест, которым он должен был передвинуть иглу на циферблате времени, означал убийство этой девушки, которая, уцепившись за его рукав, быстро говорила теперь прерывающимся голосом: — Я не дам вам уйти! Кто вы такой… Где Олимпиец?
— А, это был Олимпиец, — сказал он, не имея представления, о ком она говорила, но счастливый тем, что это дает ему возможность нанизывать все новые слова, ибо ему было ясно, что ее можно успокоить, лишь все время говоря ей что-нибудь, как это делают с животными или с детьми. — Вы боитесь за него? Глупенькая… Олимпиец находится сейчас в безопасности, там, где его не достанет ни один вор. Он все так же величествен и лишь удивляется, почему мы не займемся сигнальной системой… которая не исправна. И это очень плохо. Сигнальная система должна греметь всеми своими звонками, не так ли?.. Давайте посмотрим, что случилось, и исправим все, как следует. Звонки зазвенят снова, мы послушаем их и пойдем домой, ведь уже поздно и пора лечь в постель, заснуть и увидеть сон…
Его голос задрожал и прервался. Все будет прахоми сны, и девушка, что стоит сейчас рядом и, глядя на него расширенными глазами, шепчет: — Кто вы такой?
Он глубоко втянул в грудь воздух и заставил себя улыбнуться — бледная, слабая улыбка, противоречащая всем законам вселенной.
— Мне кажется, я вам уже сказал, и не раз…
— Нет, — настаивала она… Погодите… Я хочу сказать: кто вы такой на самом деле? Что все это значит?.. Вот, я уже успокоилась. Простите меня, пожалуйста.
— Это я должен просить у вас прощения. Я вас напугал.
— Да.
— Мне очень жаль. Но теперь вам больше не страшно.
— Нет, страшно…
— Нет. И в доказательство, давайте поговорим, как друзья… Хотя я даже не знаю, как вас зовут.
— Мария.
— Мария, Мария, Мария, — сказал он. — Мария! Эта радость и эта грусть, нахождение и потеря… Откуда они?
— Я все время думала, что вы просто-напросто вор.
— Но теперь вы так не думаете.
— Нет. Вы — еще хуже. Верно?
— Может быть… Но все же, надеюсь, вы не считаете меня разбойником с большой дороги.
— Нет. Кто вы такой?
— Я не могу вам сказать. Вы очень красивы.
Мария провела рукой по лицу. Все это было так неожиданно, и ей пришлось собрать все свои силы, чтобы встретить лицом к лицу то, что превосходило ее понимание.
— Все дело в том, что я задержалась в библиотеке. — шепнула она. — Я готовила работу. О снах и кошмарах XVIII века… Дверь, в которую я вошла, ведет в библиотеку. Я услышала шум…
— Сны и кошмары… Простите меня. Я должен был быть один.
— Один — для чего?
— Я провожу вас.
Они говорили шепотом, стоя лицом к лицу.
— Хорошо.
— С одним условием.
Собрав последние силы, она спросила сквозь слезы: — Вы еще ставите условия?
— Да. Не удивляйтесь. И ни о чем не спрашивайте.
Мария вздохнула.
— Даже о том, как вас зовут?
— Меня зовут Стел.
— Стел, — повторила она грустно. — Погасите свет… Стел.
Они проскользнули мимо светлого пятна, отмечавшего на полу то место, где несколько минут тому назад возвышался Олимпиец, и вошли в первый пустой зал. Губы Марии дрожали. Стел обнял ее, ощутив ладонью мягкую округлость ее плеча, и девушка проглотила комок, вставший у нее в горле. Она больше не поворачивала головы и не смотрела на слепые пятна ограбленных стен. Опустив голову, закрыв глаза, она шла, как автомат, и не издала ни звука за все время, пока они проходили зал за залом и спускались по лестнице. Ночной сторож клевал носом в своей будке возле дверей.
— Спокойной ночи, — шепнула девушка, ощутив, как пальцы незнакомца сжали ее плечо. Сторож вздрогнул.
— Уже так поздно? — спросил он, протирая глаза.
Это был румяный старичок с лысиной, блестевшей, как полянка среди серебристого жнивья.
— Я задержалась, — приглушенным голосом сказала Мария. — Я работала… со специалистом из института.
— Такие молодые! И не жаль вам самих себя?
Пожимая плечами, старичок отыскал кольцо с ключами и открыл дверь.
— Спокойной ночи, — сказал Стел.
— До завтра, — сказала Мария, и ее слова ударили его в самое сердце.
Когда дверь за ними захлопнулась, он, не в силах сдержаться, хмуро произнес, снимая руку с плеча девушки: — Вы сказали «до завтра». Неужели вы ничего не знаете. Никто ничего не подозревает?
— Я чувствую, что схожу с ума, — простонала Мария, поднося ко рту ладони. Какой-то хриплый звук забился у нее в горле, словно беспомощное живое существо, стремящееся вырваться наружу.
— Зачем вы меня мучаете?
— Я никогда не буду вас мучить…
Но то, как он произнес эти слова, потрясло ее больше, чем их смысл. Его лицо казалось окаменевшим.
— Вы просили меня ни о чем не спрашивать…
Площадь опустела, и одиночество стоявшего в центре всадника делало ее еще более пустынной. Вокруг вздымались бесформенные громады кактусов.
— Ничего, — сказал он, глядя на окаменевший галоп коня и вспоминая, как он будет выглядеть через день.
— Идемте… Нет, не туда! — воскликнул он, видя, что она хочет спуститься по ступеням. Там, слева, должна была отпечататься навеки поверженная тень человека. Может быть, сторожа? — Он закусил губу.