- Смотри! У тебя в коридоре гантели стоят, - возбужденно говорила я... - Я привяжу их к твоим ногам, Зуев, миленький, ты почувствуешь линолеум! Почувствуешь, - рассеянно повторила я. - А ведь ты земли не чувствуешь!
Эта мысль обожгла меня, придавила. А Зуев стоял и улыбался. "Самое время улыбаться", - с горечью подумала я. В шкафу нашла веревку, разрезала, привязала к гантелям и стала обматывать ноги Зуева. Руки тряслись. Может, чудо все-таки случится, и от двадцати килограммов он перестанет витать в облаках. Зуев покорно ждал.
- Все! - радовалась я, - а теперь пройдись, пройдись!
Он пошел.
- Ну, что чувствуешь? - с надеждой спросила я.
- Тяжесть, - сморщился Зуев.
Я опять присела на корточки и увидела пространство в полтора сантиметра от пола до тапок. И навалилась на меня вдруг такая усталость, словно вывернули нутро наизнанку и посыпалось все оттуда, как горох из мешка. Домой. Уснуть. Забыться.
- Зуев, мне пора. Уже ночь.
Накинула плащ и убежала. А Зуев стоял с гантелями, и захотелось ему картошки, жаренной с луком. "Прожил тридцать пять и остальное как-нибудь", - думал он.
Ночь стояла теплая. Подойдя к дому, сняла туфли и встала в лужу. Постояла, поглядела на темные окна домов, звезды, прислушалась к ночным шорохам. Хорошо-то как! Вот чего мне не хватало после Зуева - лужи и соприкосновения. И это тоже было счастьем. А ведь люди - корни, которые дают всходы.
Квартиру открывала, стараясь не шуметь. Включила свет и увидела мужа.
- Почему ты разутая? Что с ногами? Грязь месила или лужи мерила? Время два часа ночи, болтается черт знает где, - свирепел муж.
Я сняла плащ, повесила.
- Ну, мать, ты просто прелесть! А штаны-то где? Да-а! Хороша! Нечего сказать! Как в детективе. Ночь. Жена без порток, грязные ноги.
Прошла на кухню, налила чаю. Мужа я не испугалась. Положение, конечно, дурацкое. Не нарочно же забыла. Неприятно было само подозрение. Муж не успокаивался:
- А может, тебя раздели?
- И разули, - равнодушно добавила я.
- Ну знаешь...
Вдруг он засмеялся так громко, что я вздрогнула.
- Весь дом перебудишь!
- А я представил, как появлюсь перед тобой ночью в пиджаке, при галстуке, в трусах и... Ой, не могу, держите меня, - хохотал муж, - и в кирзовых сапогах.
- Что ты паясничаешь?
И вдруг мне захотелось рассказать мужу о Зуеве, он поймет, ведь десять лет прожили.
- Знаешь, где я была?
- Мне это не интересно.
- Я сейчас все объясню. Я была у Зуева. Это наш новый сотрудник. Понимаешь, его ноги не касаются земли - он по воздуху... Ему надо помочь, он страдает от этого.
- Какие трудности, конечно, поможем. Сделаем обмен. Будем жить втроем. Тоска зажрет, так и спать втроем будем. Да-а. Как ни крути, от треугольника никуда не деться.
- Какой ты пошлый, серый, - расстроилась я.
- Ты давно не была у психиатра, а надо бы.
- А может, правда, съедемся, - размышляла я.
- Несомненно. Летом все вместе поедем на дачу... Зуев копает, я сажаю, ты поливаешь. Ложись-ка спать. На тебе лица нет...
А в воскресенье мы с Зуевым забрели на пруды. Бабье лето долго раскочегаривалось и наконец выплеснуло отстоявшееся тепло. Шли молча. Каждый боялся спугнуть осеннюю благость, разливавшуюся в нас. На прудах никого не было. Плавали утки.
- Как здорово, Зуев! Давай искупаемся!
- Прохладно. Да и воду я не люблю, - насупился Зуев.
- А я искупаюсь!
Разделась и вошла в воду. Вода обжигала. Выскочила из воды и забормотала: "Солнышко, солнышко, погрей меня". Перестала дрожать. В голове ясно-ясно. И вот уже спасительная мысль рвется наружу. Лихорадочно рою яму. Песок мягкий, податливый. В стороне стоит безучастный Зуев.
- Скорее, скорее, иди сюда, Зуев! Вставай в яму!
Он послушно встал. Я засыпала его ноги песком, и боялась спрашивать что-либо. Прошла минута, две, три. Зуев улыбнулся. Лицо его просветлело.
- Тепло, - ласково сказал он.
- Тихо, Зуев, послушай землю, послушай...