Он начал второй куплет, предвещавший, что когда его дама тоже умрет, небесные ангелы принесут ее прямо к нему, и тут снаружи раздался громкий шепот или же приглушенный рев. Исполнив несколько тактов, певец внезапно замолк и уставился вперед, будто перед ним возникло видение. Все головы непроизвольно поворотились за его взглядом. В двери показалась и неторопливо прошла между рядами великолепная в черном Зулейка.
Вскочившему восторженно герцогу она, садясь на соседний стул, кивнула и улыбнулась. Что-то в ней поменялось. Герцог простил уже Зулейку за опоздание: само ее присутствие полностью ее оправдывало. И перемена в ней, хотя он не понимал, в чем та состояла, была ему почему-то любезна. Он собрался ее спросить, но она, подняв к губам указательный палец в черной перчатке, потребовала тишины для певца, который с британским упорством вернулся к началу второго куплета. Кончив свое дело, он прошаркал с помоста под шумные аплодисменты. Зулейка в манере, свойственной тем, кто привык появляться на публике, высоко подняла руки и захлопала с энергичностью, обращающей внимание скорее на нее саму, чем на удовольствие, которое она получила.
— Итак, — спросила она, повернувшись к герцогу, — видите? Видите?
— Что-то вижу. Но что?
— Разве не очевидно? — Она легко коснулась мочки левого уха. — Вам не лестно?
Он теперь понял, в чем была перемена. По сторонам ее личика ее расположились две черных жемчужины.
— Представьте, — сказала она, — как много я о вас размышляла с тех пор, как мы расстались!
— Вы в самом деле, — сказал он, указав на левую серьгу, — носили сегодня эту же жемчужину?
— Да. Разве не удивительно? Мужчина должен быть доволен, когда женщина бессознательно облачается в траур по нему — потому лишь, что действительно о нем скорбит.
— Я не просто доволен. Я тронут. Когда это произошло?
— Не знаю. Заметила только после обеда, посмотрев в зеркало. Весь обед я думала про вас и… ну, про завтра. И снова дорогая моя чуткая розовая жемчужина выразила, что у меня на душе. И вот я смотрю на себя, в желтом платье с зеленой вышивкой, пеструю как попугай, ужасающе неуместную. Я закрыла глаза руками, бросилась наверх, позвонила и все с себя сорвала. Горничная была на меня очень зла.
Зла! Герцога кольнула зависть к той, что могла быть суровой с Зулейкой.
— Счастливая горничная! — прошептал он.
Зулейка в ответ упрекнула его в плагиате: разве она не завидовала его служанке?
— Но я, — сказала она, — только из смирения хотела служить вам. Мысль о том, чтобы вам дерзить, не приходила мне в голову. Вы обнаруживаете черты характера непривлекательные и неожиданные равно.
— В таком случае, — сказал герцог, — моя смерть, наверное, будет к лучшему. — (Она ответила на его упрек милым покаянным жестом.) — Ваша любовь, возможно, была безупречна, — добавил он, — но вы бы ради нее не отдали жизнь.
— Хм, — ответила она, — а почему вы так решили? Вы меня не знаете. Это как раз было бы в моем духе. Я на самом деле куда романтичнее вас. Интересно, — сказала она, глянув на его грудь, — а ваша розовая жемчужина почернела бы? Интересно, вы бы не поленились переодеть этот ваш замечательный пиджак?
По правде сказать, платье Зулейки было несравненной киммерийской красоты.[63] И все же, думал герцог, глядя на нее во время концерта, она не производила траурного впечатления. Она светилась тьмою. На черном атласном платье играли переменчивые отблески. Ее горло и запястье обстояли крупные черные бриллианты, крошечные черные бриллианты усыпали ее веер. В волосах ее блестело крыло ворона. И ярче, ярче всего светили ее глаза. В ней определенно не было ничего болезненного. Можно ли сказать (на предательский миг подумал герцог), что она бессердечна? Нет, она просто сильна. Она из тех, кто печальной стезей пройдет, не оступившись, и в долине тени не впадет в уныние. Она ему сказала правду: она готова была ради него умереть, если бы он не утратил ее сердце. Она бы не стала требовать слез. То, что она их теперь по нему не проливала, что она разделяла лишь его опьянение, лишний раз доказывало: она достойна того, чтобы ради нее пойти на убой.
63
Киммерия (Крым) описывается в «Одиссее» Гомера (песнь 11) как сумрачное царство, где никогда не бывает солнца.